Язык войны именно тогда (в начале Первой Чеченской — С.Ш.) начал входить в нашу речь и становиться все более привычным; даже если мы не хотим вспоминать о ней — она продолжает говорить с нами на свойственном ей языке: сепаратисты, зачистки, боевики, контртеррористическая операция — все это тоже родом оттуда.
И если есть какой-то урок, который все же стоило бы извлечь из этой войны — он в том, как легко люди практически одной культуры, воспитанные на одних и тех же фильмах и книгах, служившие в одних и тех же воинских частях, могут уговорить себя, что они — непримиримо, непоправимо чужие.
Как легко они проваливаются в архаику — в религиозную нетерпимость и национальную исключительность, за которыми логически следуют резня и зачистки.
Как в ходе конфликта они действительно становятся чужими — так, что на смену людям, с которым еще можно договариваться, приходят люди, способные только ненавидеть.
Как легко начинаются гражданские войны и как тяжело они заканчиваются — продолжая тлеть, а иногда прорываться наружу, при всех бюджетных трансферах и особых полномочиях.
Какими случайными и нелепыми выглядят потом причины, повлекшие эту войну, и как невыносимо потом задаваться вопросом, за что отдали жизни ее жертвы — тысячи военных, десятки тысяч гражданских. Настолько невыносимо, что лучше даже не начинать.