«Геологи, или преданные забвению…» Книга первая

Публикуются отрывки из Книги первой, трилогии "Геологи"

И ЗАВТРА ДЕНЬ…
К ночи отряд берг-гешворена двинулся вверх по реке. Вода днем поднялась, и боковые ручьи, утром казавшиеся мелкими и тихими, днем становились непроходимыми. Солнце дружно «съедало» снег. Вздыбленная Халуя в каньоне после полудня неслась черной водой, перекатывая валуны. Было слышно, как они гулко стучали: бул, би-бул, бул…
Ночи практически не было. Сумеречность не была густой, и идти по холодку было легче, чем под палящими лучами солнца. Такие переходы посоветовал делать Истер. И Метенев который раз удивлялся мудрости этого человека.
За поворотом долина неожиданно начала расширяться. На пути каравана открылась обширная наледь, рассеченная множеством протоков. На поверхности еще не сошедшего снега петляли многочисленные следы оленей. Их лежки желтыми пятнами от помета были разбросаны то здесь, то там. Но самих животных не было видно.
— Наверно, пастись пошли в горы, а днем вернутся отдыхать, — произнес Иван Бобровский, шедший рядом с Метеневым. — Поохотиться бы, — мечтательно закончил он.
— Наледь пройдем, в конце ее стоянку сделаем, вот тогда и поохотимся. Сейчас проход найти надо. Берегом не пройти здесь, — ответил ему берг-гешворен и приказал остановиться.
Вперед вышли Петров с Зарубиным и с шестами проложили путь на левый берег. Караван тронулся медленно. Лошади то и дело проваливались в небольшие полости, где тальничек выглядывал из-под наледи набухшими почками.
Прошли благополучно.
Дальше хотели обойти берегом. Да неожиданный уступ опять преградил дорогу. Верхом было идти нельзя. Остался один вариант — через наледь.
Снова прощупывали ее шестами и медленно продвигались к правому борту, пока не уперлись в трещину, пропиленную водой во льду. Лед был толщиной больше сажени. Ни перепрыгнуть, ни обойти. В полуверсте выше по течению появились черные окна островков — предвестников конца наледи. Но чтобы пройти полверсты, потребовалось больше часа.
Вконец промокший, отряд стал биваком на первом же сухом месте. Сухостой тянулся верх по реке сплошной полосой, указывая на то, что наледь «гуляет» из года в год по долине, а постоянного русла у реки здесь нет. В этом сезоне наст льда был, видимо, максимальным, поскольку вмерзшими в лед оказались массивы живого леса, только-только готовившегося раскрыть почки на лиственницах, хотя в округе лес уже буйствовал зеленью давно.
Измученные люди сушили одежду. Раскидали по сухой прошлогодней траве груз. Лошадей отпустили пастись.
Теперь роль каюра выполнял Савва Сметанин. В отличие от Истера, он был любитель хорошо поспать. Но теперь работы у него поприбавилось, и потому выглядел он сумрачным. То без надобности кричал на лошадей, то распекал кого-то, кто не туда положил через , брошенный им же в траве. В нем проявилась какая-то ранее не свойственная ему суетливость. Но работу свою делал исправно.
Народ попритих. Поход оказался более тяжелым, чем все предполагали. Об этом же думал и Метенев.
«Надо дать отдохнуть людям. Сам пройдусь по правым притокам Хблуи. Где-то должен быть перевал в Тыры. Продуктов опять же мало. Если ничего охотники не добудут, голод неизбежен. Пустынные места… И плохой видится конец. Не вернуться ли по Хблуе вслед отправленному отряду?…»
Сомнения терзали и ночью. Не спалось. Уже под утро хотел было выйти из палатки, как услышал разговор. Узнал голоса работника Тимофея Петрова и горного ученика Ивана Полякова.
Петров: «Все одно с голоду подохнем. Ни охоты, ни рыбалки. На что нам эта канитель? Драпать надо вниз по Хблуе! Пока лето, выберемся к Алдану, а там, глядишь, лодки купцов подберут. Им работники за кусок хлеба во как нужны…» — и большим пальцем руки провел по горлу.
Поляков: «Нет. Я останусь. Хочу рудознатцем стать. Да и берг-гешворена подводить не хочу, ищи кого-нибудь другого…»
Петров: «Ладно. Только… только ты никому о нашем разговоре не доноси. Если уйду, только к вечеру берг-гешворену скажешь…»
Метенев вышел из палатки. Потянулся. Посмотрел, как солнце, чуть коснувшись далеких гор, снова набирало высоту. При этом было каким-то большим и красным.
«К непогоде, — промелькнула мысль. — Еще этого нам не хватало в дополнение ко всем невзгодам».
Подошел к костру. Заговорщики притихли.
— Ты вот что, Тимоша, — заговорил спокойно Метенев. Парню голову не дури. Сам башку свою в пекло суешь и парня туда же воротишь? У меня на всех власть здесь распространяется. Потому, если сбежишь, велю поймать и примерно наказать в назидание тем, кто легкой каши хотел поесть.
Афанасий поворошил угли в костре и добавил:
— А впрочем, можешь идти… Все равно сгинешь где-нибудь. Не медведь, так тайга приберет. На корм птице и зверю пойдешь. Места здесь гиблые, сам видишь. Но только ни ружьеца, ни харча! Харч нужен тем, кто вкалывать будет и руду добывать матушке-государыне и Отечеству нашему.
Петров молчал. Потом заговорил:
— Я охочий человек, не подневольный. Сам напросился к тебе, сам и уйду. Мне ничего не надобно. Но вся эта затея зряшная. Людей погубишь и сам сгинешь. Вон, Истер говорил, сколько тайга-матушка к рукам прибрала купчиков да казачков, что ясак собирали?.. А пошто? Сюда ни лошадьми, ни судном не пройти, даже если руду найдем ишшо. А найдем руду, сколь народу потом еще сгинет…
— Ты не наставник Божий, чтоб о других хлопотать… Ступай один, куда хошь, коль тебе предприятие мое опостылело. Но только сгинешь и смуту посеешь в народе…
«»
Ночью Тимофей сбежал. Не шел, а словно катился вниз по реке, стараясь быстрой ходьбой, а где и вприпрыжку по камням, избавиться от наседавших комаров. Все, что он взял с собой, так это были куртка, шапка да исподняя с котелком. Топор и нож были за поясом. Из продуктов было несколько сухарей, горсть соли да немного крупы.
Все свои надежды связывал с тем, что догонит отряд, ушедший раньше по Хблуе. И была еще одна мысль, которая сверлила его сознание. Брошенное мясо медведя… «А ну-ка не больной он вовсе и Истер просто побрезговал есть червивое мясо. Найти бы его. Тогда ему нипочем, догонит караван…»
Дойдя до излучины, где Карп с Истером на склоне бросили медведя, он, не переводя дыхание, начал подниматься вверх к лесочку. Несколько ворон сидели на деревьях, указывали на то, что мясо там. Когда он подходил к ним, они перелетели чуть дальше, сопровождая путника криком.
«Ничего, и вам достанется. Только доберусь…» — почти задыхался Тимофей.
Но только он приподнялся к нагромождению камней, как обмер. За глыбами, под которыми находилось заваленное Истером и Карпом медвежье мясо, в двух саженях от него послышался рык, а затем вверх полетела щебенка, коренья…
«Спаси и сохрани, Господи!» — Тимофей перекрестился и, тяжело дыша, стал за дерево, вытащив остро наточенный топор.
Вначале ему почудилось, что это убиенный медведь ожил и выбирается из-под камней. Потом сообразил, что это другой медведь пришел на дармовую и уже поддавшуюся смердению добычу…
В это время из-за нагромождения камней показалась голова медведя. Зверь был занят собой и не чувствовал рядом находившегося человека. Снова принялся рыть подкоп под завал из камней, который сделали Карп с Истером.
Вторая мысль, пришедшая в голову Тимофея, — бежать. Однако сообразил, что, если он себя выдаст, медведь может броситься за ним, охраняя свою добычу. Тогда ему несдобровать. Страх вызывал испарину. Он чувствовал, как капельки пота текли за шиворот, как звенели комары у самых глаз, как садились и впивались в лицо. Он стоял, не шелохнувшись…
Тимофей был не из робкого десятка. О его кулаках Готовцев говаривал, что такими можно быка валить одним ударом меж глаз. Он, конечно, не валил быков таким образом, но, когда резали трехгодовалых бычков, он во хмельку иногда на спор рога выкручивал так, что бычки падали, а другие начатое им довершали уже ножом…
Постепенно страх прошел. Прошла испарина. Спокойно вытер лицо. И тут не то что шальная, но бесшабашная мысль коснулась его сознания, от которой он крепче сжал топор.
«А что если подойти к медведю из-за камней и, когда тот поднимется в очередной раз, что есть силы ударить? И мясо будет, и больной медведь не понадобится… Небось, не все медведи тут червивые… Авось, удача выйдет…»
Очередной раз голова медведя показалась из-за камней и снова опустилась. Оценивая теперь ситуацию более спокойно, Тимофей уже не всорпинимал зверя таким громадным, как вначале.
Между ним и медведем стояла еще одна толщиной в полторы четверти листвяшка, к которой можно было подобраться, не опасаясь. Останется не более сажени, и тогда…
Тимофей легко преодолел это расстояние. Именно в это время поднял из-за камней голову медведь и вперился глазами в стоявшего за деревом человека. Медлить было нельзя. Когда глаза их встретились, Тимофей одним прыжком оказался рядом и вложил в удар всю свою недюжинную силу:
«Э-э-х!»
Вскрик ва-банк идущего человека эхом пронесся в долине…
«Э-э-эх, э-эх, э-эх…»
От неистового удара медведь свалился. Упал, потеряв равновесие, и Тимофей. Он видел, как глубоко топор пронзил череп зверя, но не был убежден, что на этом все кончилось. Выхватив из-за пояса нож, он приподнялся и, не медля, занес его над тушей сраженного зверя, направляя удар в шею, но, оступившись, промахнулся, рухнув под ноги к нему. Тот судорожным движением взял в охапку охотника и сдавил… Тимофей почувствовал боль в плече и что есть силы вырвался из смертельного объятия животного. Отполз, выхватил вонзенный в башку зверя топор и в исступлении снова ударил медведя острием, но уже … мертвого…
Сняв рубаху, Тимофей заметил, что рана была неглубокая. Промыл ее в лужице поодаль. Боль постепенно стихла. Сам попил водицы из-под мха, посмотрел на зверя.
Это была медведица. Потому-то и показалась ему не такой большой. Топор пришелся на переносицу. Вошел настолько глубоко, что Тимофею показалось даже, что вылетели мозги. Настолько был силен удар. Он хотел было перевернуть зверя, но тот все-таки оказался тяжелым.
«Много мяса… Хватит всему табору…»
Ему почудилось, что это не он сказал самому себе, а кто-то ему подсказал.
«Может, действительно вернуться… С мясом. Мол, на охоту пошел…»
И сомнение начало разъедать его душу.
«Посмотрим», — сказал он себе и принялся разделывать тушу.
За этой работой и застал его дождь. Он навалился стеной так быстро, что Тимофей еле успел вырубить палки, прислонить их к дереву и накидать роскошного лапника из лиственницы и кедрового стланика. Сверху кинул шкуру медведя. У входа зажег костер. Уже промокшим насквозь, натаскал валежника и сухих бревен.
Варил мясо долго. На всякий случай… Странно, но от переживаний есть не хотелось. Наконец, достал ножом аппетитный кусок с котелка.
Тимофей первый раз ел медвежатину. Она имела какой-то специфический запах, но это не остановило голодного человека. Он доел все, что было в котелке, затарил новый и поставил на костер. И тут забылся беспокойным сном.
Ему снился почему-то луг, по которому не то бежала, не то плыла девица. В ней он узнал сестру приписанного к якутскому заводу крестьянина Митрия, которая нравилась ему давно. Он хотел дотянуться к ней, но не мог, тяжесть нависла на ноги, и… он проснулся.
Ноги затекли. Тимофей заснул сидя, обронив на колени руки и голову. В пальцах рук покалывало. Нога и плечо ныли. Тимофей потянулся. Шалаш, наспех сделанный им накануне, не протекал. Догоревшие угли отдавали теплом. Подбросил дров. Вытащил уварившееся мясо. Положил его на бревно. Снова поставил котелок…
«Наши там голодают, а я шикую…» — опять засверлила мысль беглеца.
Когда разделывал медведя, Тимофей пристально всматривался в мясо. Мясо как мясо. Медведица вышла из зимы упитанной, без медвежат. Жиром заплывшие бедра не трогал. Брал вырезку. Желчь повесил над шалашом, чтобы сохла. Печень, показатель болезни зверя, тоже оказалась чистой.
«Странно, шел к закопанной мертвечине, а вышло есть свеженину. Нашим бы по кусочку. За милую душу кинули…» — опять неотступно преследовало сомнение.
«Не догнать мне, видно, Истера с лошадьми. Надо возвращаться. Вот дождь спадет. Все равно никто со стоянки в дождь не пойдет. Догоню…»
И, сделав такой вывод, ему на душе стало легче. Округа, заститая пеленой дождя, уже не казалась суровой.
Но дождь шел и на второй, и на третий день… Трогаться от обжитого и сытого места было глупо. И он ждал…
«»
Метенев поднялся поздно. Ночной разговор его почему-то утомил, и он заснул тяжелым и беспокойным сном, как только солнечный луч коснулся палатки. Народ по случаю объявленного им отдыха пребывал в безделице. Большей частью спал. Другие пытались из-под наледи выловить по весеннему опыту хариуса. Не получалось, хоть «сикарашек» на наледи в отдельных местах лежало слоями.
— Должна же быть где-нибудь рыба-то, коли корм есть!? Эхма, Истера нет, — ворчал Зарубин, бродя по краю наледи.
— Вверх рыба ушла, однако. Что ей здесь делать. Зиму под наледью, летом — выше, так старики говорят в тайге, — размышлял Савва Сметанин.
Метенев среди спящих в балагане не обнаружил Петрова. Поляков спал, накрыв голову курткой. Его не хотел будить. Обошел лагерь. Спрашивал, но никто не видел Тимофея. Посидев немного у костра, велел Сергею Пашкову собрать всех к нему.
Люди, почувствовав что-то неладное, собрались быстро. Молчали. Кто, проснувшись, подсел к костру, позевывал. Косился то на солнышко, то на реку. Солнце заходило в черную тучу, предвещая новую непогоду. Сразу похолодало.
Метенев говорил, как будто с самим собой, словно размышляя. Ворошил палкой угли в костре. Говорил негромко, голос был спокойный и уверенный.
— Петров сбежал… Надоело ему судьбу с нами мыкать. Ушел искать лучшую долю. Но эта лучшая доля для него может обернуться худшей. Если догонит караван с Истером, может, и дойдет с нашими людьми до Арбатылы. Если нет, сгинет где-нибудь в Хблуе или в Тырах. Одному в тайге погибель. Мы же с вами государево дело важное страдаем. Нам до осени топтать тропы надо и руду искать. Харчишек, конечно, маловато. Но Бог даст, добудут нам казачки что-нибудь. Истер говорил, прокормиться здесь можно. Шарыпов со своими другами на рыбе и мясе жил. Ничего. Вернулись с рудой. И нам когда-нибудь повезет… Потому я решил завтра уходить на 3–5 дней с частью людей искать перевал на Тыры с попутным сыском руды. Пойдут все ученики и Сметанин с Зарубиным. Остальные останутся ждать нашего возвращения, следить за оставшимися лошадьми и охотой промышлять — птицу какую, зверя или рыбу. Ягодой прошлогодней тоже не гнушаться…
— Жаль, Истера нет, не голодали бы, — почесал затылок Готовцев.
— Самим надо присматриваться что к чему да на ус мотать. Может, и польза какая будет, — закончил Метенев и пошел к палатке.
Но все планы наутро спутал новый дождь. Он начался тихо и вкрадчиво, пока в долину не опустилась сплошная облачность. Потом монотонно дождь шел день и ночь с небольшими перерывами. И так четыре дня. На пятый облачность растащил ветер и люди, вконец измученные бездельем и недоеданием, жгли большой костер, сушились. Но еще сутки вода не падала. Боковые ручьи гудели паводком. От наледи шла испарина. Белоснежные облака еще цеплялись за вершины гор. Тайга на склонах стояла настороженная.
Наконец, Метенев решил выходить. На животах отъевшихся из-за вынужденного простоя лошадях не сходились ремни. Зарубин поругивался, а Савва Сметанин откровенно намекал:
— Если так дальше пойдет дело, придется поступиться одной-другой животиной аль жеребятами и на шашлыки пустить... Что маяться от голода, когда гора мяса за тобой сама ходит…
Метенев слышал это, но промолчал. Про себя он давно размышлял, что такой момент может наступить, но что это произойдет так скоро и тем более летом — не думал. А ведь возвращаться не скоро, не раньше октября, когда Алдан станет… За неприкосновенность осеннего продовольственного запаса он назначил Прижимова, а Готовцеву приказал глаз не спускать с него и, чтобы не случилось, не прикасаться до сентября к продуктам, заготовленным про запас.
После дождей неожиданно налетели тучи комаров и буквально атаковали всех. И лошади, и люди тянулись к костру, дымокурам. Около них только было спасение.
«Ни одно, так другое», — уныло размышлял Метенев и стоянку покидал со смутным беспокойством. Невеселые лица провожающих смотрели на него с надеждой…
— Эй, гляди, беглец возвращается! — крикнул вдруг Зарубин.
Берг-гешворен посмотрел вниз по реке. По террасе, чем-то тяжело груженный, подходил Петров. У кострища почти упал. Вытащил затекшие плечи из-под лямок мешка почти лежа.
— Прости, господин берг-гешворен, подурачился маленько, не буду больше! Вот и гостинцы принес…
— А что с плечом?
— Медведь потрогал маленько, но не оплошал, как видишь. Вот ляжку отнял у него.
И показал на покрытый сукровицей мешок.
— Здоровый медведь-то? — спросил Карп.
— Медведица, не медведь. Жирная с берлоги вышла. Знать, не больна. Четыре дня ел и вам велел.
Он улыбнулся и подал руку Готовцеву.
Метенев ничего не сказал Тимофею и пошел к связке уже завьюченных инструментом и всяким скарбом лошадей. Что-то сказал Сметанину, тот кивнул и развьючил животных.
«»
Весть, что вернулся Тимофей Петров, собрала весь лагерь. Пылал жарко костер. Рубили мясо и бросали в большой казан на тагане. Люди ожили. От костра пахло варевом. В животах у всех бурчало предвкушением сытного обеда. Живо пытали разговорами Тимофея — как и что. Тот нехотя пересказывал, поглядывая настороженно в сторону берг-гешворена, сидевшего на пне поодаль и писавшего что-то в дневнике. Потом и тот подошел к костру.
— Ладно, кто помянет прошлое… Где медведь? Далеко отсюда?
— Почти день ходу. Там же, где Истер с Готовцевым медведя закопали…
— Одной лошади хватит, чтобы привезти тушу?
— Лучше две. Одна не поднимет. Мясо в ручье сложил. Чтобы не пропало. Холодная вода еще.
Вокруг одобрительно зашумели.
— Ладно, отдыхай! Готовцев с Бобровским пойдут и привезут мясо. Пусть отъедается народ. Мы тоже поедим да работать пойдем.
Кто-то из горных учеников крикнул: «Ура!» Все загалдели. Метенев посмотрел на них и улыбнулся себе в бороду.
«Кажется, отогрелись немного души у народа. Главное, что все в сборе и сыты. Значит, предприятие продолжается...»