Сержант без промаха — часть третья

В летний день

Солнце поднялось не высоко, а уже жарко. Назойливо стрекочет кобылка.

Тишину вдруг нарушил клест, присевший на ветки березы с поблекшими желтоватыми листьями.

Птичка-невеличка, эта редкая гостья на войне, почистила клюв об ветви, шустро повертелась на тоненьких ножках. Сначала пискнула раза два-три, как бы объявляя о своем прибытии. Затем, выпучив красно-желтую грудь, начала щебетать все громче. В ее чирикании ощущались радость новому дню, предупреждение всем остальным, кто может быть вокруг: «Я здесь, это мое место». Вдруг клест, чем-то взбудораженный, улетел, оборвав свое щебетание. «Что это? Меня почуяла? Нашла кого бояться», — усмехнулся Федор. В следующий миг он понял, чего испугалась птичка — начиналась перестрелка.

Укрывшись недалеко от той березы, где сидела и пела птичка, Федор ведет наблюдение за вражеским дзотом. Как откроют по нему огонь наши артиллеристы, он должен уничтожать тех, кто будет выбегать из дзота. Есть предупреждение, что противник может пойти в наступление именно по этой местности. В этом случае Охлопков и все девять снайперов, притаившихся на нейтральной зоне, как приказал командир роты, должны достойно встретить врага.

Слева от Федора лежит Борукчиев, Николаев с Рязановым находятся справа. Все, как он, лежат под сеткой.

Сетка с вкраплениями зеленой травы — новшество, подсказанное снайперам заместителем командира полка майором Садыбековым. По совету того же Садыбекова снайперы стали действовать в содружестве с артиллеристами. Артиллеристы накрывают прямой наводкой огневые точки. Снайперы бьют по немцам, выбегающим из этих дзотов. Короче, как принято тут говорить, артиллеристы выкуривают, снайперы добивают. В обороне противник с особым пристрастием использует дзоты. Оно понятно: как заработает два-три дзота, считай, и потери увеличились, а работы прекратились. И у снайперов к дзотам особый счет.

Тактика, как всегда, меняется. В Ржевско-Вяземской операции снайперов использовали достаточно широко. Во время атаки снайперов держат на стыках рот и взводов. Специально организованная охота за расчетами огневых точек и офицерами, участие в штурмовых группах стало их обязанностью. К окончанию вышеупомянутой операции спаривание снайперов в зависимости от выполняемой задачи то с артиллеристами, то с минометчиками — было тоже ново. Охлопков и Сухов тогда и освоили этот вид оружия. Случалось такое, когда они сами составили расчет и целый день обстреливали позицию немцев из миномета. Федор еще лучше, можно сказать, по-настоящему освоил противотанковое оружие. Научился стрелять из немецкого пулемета «МГ-34». Именно такой пулемет отобрал при взятии одной деревни, застрелив его расчет из двух фрицев, засевших за проемом окна. Когда стал оттаскивать пулемет, подходил какой-то лейтенант. Он, указывая на трупы фашистов, спросил у Федора: «Твоя это работа? — и, получив утвердительный ответ, воскликнул: — Здорово ты их! Как белок в глаз!» Этот пустяковый случай попал потом даже в газету. За сто метров любой может попасть. А вот о действительно трудных для Федора делах никто и не спрашивает. Так, из приборов и приспособлений он долго не мог освоить перископ.

Ну и жара! Непрестанно стрекочут кобылки, жужжат жуки, кружатся пауты, нескончаемым роем перелетают мухи и комары... Оттого жара становится еще более душной и неприятной.

Лежа под сеткой. Федор невольно нащупывает свою флягу с водой. Хочется пить и выйти из сетки, чего ни в коем случае делать нельзя. Конечно, можно перетерпеть и жару, и жажду. Федор с детства приучен трудиться в зной: с семи лет греб сено, с девяти косил. И взрослые строго следили, чтоб дети в течение омургана не пили. Можно было пить только во время еды и обязательно горячий чай. «Чай лучше утоляет жажду, — говорили старики. — Не вздумай пить воду. Терпи, привыкай, тогда и жара нипочем будет». И действительно, через дня три-четыре ребенок приучался не пить воды за весь омурган, легче переносил жару и не потел. Такая привычка есть у Федора и теперь. Но он не совсем здоров. После сотрясения, полученного во время разведки, он перенес еще одно испытание.
В тот злополучный день снайперы лежали в разбитом танке, соорудив его под засаду. А тут немцы по этому самому танку ахнули из пушки. Хорошо, что не попали с первого раза, и все успели выкатиться в яму. Все же Федор получил небольшую контузию. С тех пор устает быстро; левое ухо слышит плохо. Что с ним тогда случилось, Федор никому не рассказал. Даже командиру роты Ровнову, который вечером встречал их, обнимая и приговаривая: «Смотри-ка, живые! Ай-да, молодцы! Это я чуть не погубил. Не надо было лезть в это паршивое корыто»... «Вижу, слышу, значит, пройдет», — решил Федор. К тому же Ровное и без того убивался по поводу гибели одного из лучших разведчиков. В обороне потеря товарища всегда больше бьет, чем в наступлении.
Вчера вечером сидели — ужинали в третьей траншее, которая считалась чуть ли не тылом. Солдат солдату говорит:
— Где, дружок, твой вещий сон? Табакерку возьмешь себе или она у меня останется?
— Да погоди, дай спокойно поесть, — отвечает другой.
. И кто мог подозревать, что это последние слова еще живого здорового человека. Вокруг шутили, смеялись. Вдруг где-то далеко взорвался минный снаряд и шальной осколок угодил тому прямо в висок... Пока не рухнул, ложка держалась в руках: остекленевшие глаза широко раскрылись, как бы вопрошая: «Что это со мной?»
Летом еще с питанием стало хуже. Хлеб пошел со жмыхом. После наступления суп варят из гречихи, добавляя несколько ложек свиной консервы. Солдаты суп этот называют по-своему — брындахлыст. Тем, кто страдает цингой, дают навар из игл сосны. С июня, когда начался сбор съедобных трав, брындахлыст на вкус заметно улучшился. Если в 1941 году кто-нибудь Федору сказал, что на фронте будут сажать картофель и огородные культуры, то он воспринял бы это с удивлением и недоверием. А нынче он раз садил рассаду капусты, раза два ходил собирать кислицу, крапиву, шпинат. Там он узнал, что хозяйственная часть дивизии с бывшим партизанским отрядом, ставшим колхозом, договаривается вместе садить огород на осень. Все это делалось из-за дороги, по которой весной не смогла проехать ни одна грузовая машина.
Когда разъясняют, очень уж складно получается.
— Это настоящая пища, которую нам дарит сама природа, — радуется организатор сборов капитан Фаинский. — Это витамины, это лекарство, значит, оно еще и здоровье. Сами убедитесь, что она куда лучше американских консервов! Собирайте как можно больше! Растительная пища даст вам силу, которая так нужна, чтобы вовсю бить врага!
Капитан был родом из Калининской области и хорошо знал какие съедобны, какие несъедобны из местных трав. Но когда Федор показал ему чернобыльник, он безнадежно махнул рукой. А на родине Федора хозяйки варят эту траву, измельчают и сдабривают напиток ымдан, который готовится из обрата. Чернобыльник еще сушат. Затем туго набивают в трубки. Так получаются плотные травяные свечи. Их нарезают на коротенькие куски. При растяжении жил или когда бывает невмоготу ходить от радикулита, старики и пожилые мужчины кусок свечи, ставя себе на больное место, прижиганием пользуются как лекарственным средством. Капитану Фаинскому это, конечно, знать необязательно Но дело которым он руководит, лишний раз подтверждает что на фронте делается все, что необходимо для ведения войны. Одни занимаются хозяйством, вроде сбора трав для пищи, другие строят железную дорогу, третьи по этой дороге будут возить боеприпасы.
Жара все усиливается. Левое плечо, левый бок так запеклись и заныли, что Федору пришлось повернуться на другой бок. Как сделал это, у дзота, за которым с трех сторон наблюдали снайперы, разорвался наш снаряд. Затем взорвались второй и третий. Попадание было не очень точным и дзот выдержал. Но из него выскочили двое и стали убегать. Один шатался, спотыкался. Когда в него попали, не соображая, что с ним случилось, он остановился, затем, как загнанный заяц, повернул назад. Другой же пошел увереннее, виляя по сторонам. Он то показывался, то исчезал. А Федору надо немедленно выползти из убежища, но уже начался сильный ответный огонь. Тот опять появляется и делает крутые зигзаги... Все же не сумел убежать; после повторного выстрела неестественно изогнулся, затем, падая, раза два-три взмахнул руками.
Теперь Федора ничто не удерживало. И он, что есть мочи, побежал к своим. Выйдя из нейтралки, в первой траншее увидел Сухова и Бурукчиева. В сборный пункт пришли все десять снайперов целехонькие, без единой царапины. Ребята, вышедшие из других засад, рассказывали, что перед ними артиллерия тоже уничтожила пару дзотов, но они оказались пустыми.
Как только пообедали, снайперов вызвал командир роты Ровнов.
— Товарищ сержант, — при встрече сказал Кутеневу. — Ты бери еще четверых снайперов и отправляйся в распоряжение командира 4-й роты. Остальные вместе с Охлопковым пойдут со мной. Задача будет разъяснена на месте. Ясно?
После ухода группы Кутенева Ровнов закрутил себе «козью ножку».
— На, закурите, — протянул он солдатам кисет. — Задача сложная, «языка» требуют. Черт бы побрал!
Раз Ровнов курит и поминает черта, то не жди легкой жизни. Лейтенант пристально вглядывается в каждого.
— Покурили? — Ровнов резко встал. — Идемте за мной!
Прошли мимо людей, занятых рытьем ячейки для крупнокалиберного орудия или для танка, используемого как огневая точка. Миновали и третью траншею, которую продолжали рыть. Затем, как только вошли во вторую траншею, Ровное остановился.
— Вы отдохните чуток. С Охлопковым мы пойдем в рекогносцировку.
Ровное, человек высокого роста, шел, нагибаясь, быстрыми шагами. Не успевая за ним, Федор то и дело переходил на бег рысцой. Но успевал посматривать по сторонам. Траншея явно стала лучше: замелькали ячейки для двоих, широкие ниши, укрепленные стенкой из деревянных жердей. Некоторые из них походили на землянку. Во всех ячейках и нишах подстелена солома. Прошли несколько пунктов боепитания. Это хорошая примета: видимо, зимняя дорога высохла и по ней уже стали ходить автомашины.
— Пришли, — услышал он голос командира и чуть было не наткнулся на него. — Смотри, тот край их обороны.
Федор несколько раз слышал, как Кутенев этот край называл «тихим уголком с загадкой». И правда, здесь удивительно тихо и спокойно. Зато оттуда ведут огонь всю ночь без передышки.
— Дальше этого края идет болото шириной с километр. У болота фашисты имеют единственную траншею. Так нам доложила разведка. Притом она идет на 250 метров в сторону. Значит, чтоб достичь, надо идти по болоту и полосе между траншеями врага. Как ты дума ешь? Вчера наши разведчики пошли именно по тому пути и не вернулись. В чем тут загвоздка? .
Сержант не нашелся, что ответить командиру. Он отлично понимает, что это место хорошо знакомо и без рекогносцировки.
— Молчишь? Приказ штаба дивизии — утром доставить «языка» и баста! — Ровное крепко выругался. — Едрена палка! Помимо чертова болота идти нам некуда. Тьфу, проклятье-
—Товарищ лейтенант! Враг оттуда стреляет только ночью. Днем с часу до двух или вовсе не ведет огня, или только для вида. Это оттого, что у него людей мало.
—Откуда ты это знаешь?
—Ночью стреляет со страха. А днем ему нечего бояться — слева свои, справа болото. И на всякий случай оставляет двух-трех, а сам отдыхает.
—А если там снайпер или пулемет, тогда что?
—Ни тот, ни другой не опасны. Как отползти метров двадцать, две извилины, по которым можно подойти к позиции, пока не останется метров 5-Ю. Зато опасно, если будут стрелять справа.
—Постой, постой... Черт побери! Что-то есть. Ну, я пошел. Ты подумай, как будешь огнем прикрывать разведчиков. — С этими словами Ровнов устремился назад. — Семь бед — один ответ! Будет идти напропалую!
Ровнов вернулся с двумя разведчиками. Он подошел к Федору вплотную и, как делал в особо трудных случаях, грубовато спросил:
— Сержант, огонь обеспечишь!
—Обеспечу, товарищ командир роты!
—Ну, давай, ребята! — Ровнов, не меняя серьезного выражения лица, махнул рукой.
И два молоденьких парня, одетых в пестрозеленые маскхалаты, вышли из траншеи и поползли в сторону передовой противника. «А если не возвратятся? Тоже советчик нашелся...» — подумал Федор, с волнением наблюдая как в траве после ребят остается темно-зеленый след.
Федор немедленно приступил к выполнению задуманного.
— Как обнаружат разведчиков, открываете огонь. — Федор, как можно серьезнее, дал указание своим ребятам. — На левую сторону не обращаете внимания. Если обойдется, то огонь откроем вместе со взводом.
Затем стал показывать, где и как будут возвращаться разведчики, сказал, когда и откуда будет опасность, указал, где находятся огневые точки противника, хотя, очень возможно, ребята знают об этом и без него.
— Пулеметчика, снайпера, автоматчика надо снять сразу. Поняли? — Подтвердив свое распоряжение условным жестом, Федор пополз к болоту.
Он дошел до засады, где когда-то пробыл целый день. Отсюда левый край передовой противника виден как на ладони. «Подождем тут: может, кто-то, пытаясь воспользоваться суматохой, выдаст себя», — подумал Федор. Что это? Неужели ребята так быстро дошли? На правом фланге огонь заметно усилился. В ближнем взводе пулемет тоже заработал. Федор усилил наблюдение и увидел, как взорвались две гранаты одна за другой. Затем двое в маскхалатах вывели из траншеи фашиста без каски и тут же исчезли, припав к земле.
«Наши!» — радостно подумал про себя Федор. Тут два фашиста, не обращая внимания на взрывы минометов, прибежали справа и положили автоматы на бруствер, чтобы немедленно открыть огонь. Федор быстро навел оптику на одного из них нажал на спусковой крючок. Друг убитого обернулся было и сам был готов.
Стрельба с той и другой стороны усилилась. На левом фланге появилось 5—6 касок одновременно. Но над Федором свистят только случайные пули. Значит, пока на него внимания не обращают. Все же не забывал посматривать на правый угол. Как только произвел третий выстрел, над его левым ухом пролетела пуля. Федор тут же опустился в окоп. Не было сомнений, что действует снайпер. Следил-следил и на тебе, чуть сам не угодил на крючок... Надо убрать, ребят он просто так не отпустит. Федор надергал травы, набил ею свою пилотку, затем надел на лопату. Сам приподнялся чуть повыше и винтовку выдвинул между двумя камнями. После необходимых приготовлений лопата с пилоткой приподнялась «посмотреть вокруг себя». Не заставляя долго ждать, тут же в лопату ударилась пуля. Федор выронил лопату и без лишних движений плавно потянул к себе винтовку. В оптике черной точкой показалось дуло оружия немецкого снайпера, нацеленное прямо на него. Под каской, маскированной зеленой сеткой с травами, видно два немигающих глаза. Эти глаза-буравчики пошевелили было рыжеватыми ресницами, но Федор опередил соперника. Победитель рукавом вытер выступивший на лбу пот и, вдохнув воздуха, тут же стал следить за остальными.
— Нас вызывают на позицию 3-й роты, — подошел напарник Рязанова Николаев, как только начал спадать накал перестрелки.
Там, в нише боепитания, снайперов встретил Ровное.
— Орлы! Молодцы! Спасибо вам за «языка»! — возбужденно говорил Ровное. — А Охлопков, если бы хорошо знал по-русски и был бы чуть грамотнее, ей-ей, стал бы талантливым военным начальником. Наш Федя — умница! — Ровное взял Охлопкова в объятия. — Как ты у нас воюешь, должны знать и в армии, и на всем фронте.
—У него недавно был корреспондент, — вставил кто- то из ребят.
—Мало. Ей-богу, мало. Мы об этом подумаем. Теперь вот что. Здесь убит пулеметчик, получил рану командир взвода. Надо найти фашистского снайпера и уничтожить его.
Как только Ровнов ушел в командный пункт, снайперы зашли в первую траншею. Разделившись на две группы, просидели почти до захода солнца, но так и не смогли обнаружить того злополучного стрелка. Радость удачной дневной операции уже спала, а сейчас поднять настроение, казалось, было нечем. Но тут к снайперам подошел адъютант командира батальона и велел Охлопкову идти с ним.
За командным пунктом роты на опушке леса ждали его два солдата. Втроем вышли к дороге. Там сели на машину и сразу тронулись. Федор, устав за жаркий день, тут же задремал и проснулся, когда доехали до места назначения.
А там слышится музыка. Оказывается, идет концерт. Федор со снайперской винтовкой, с привязанными к поясу гранатами, в общем, в чем был, сел на бревно, лежащее сзади скамеек. Под пустой кроной могучего дуба, натянув брезентовую палатку, устроили сцену. Федор стал любоваться импровизированным театром. А как чисто и весело светились лампочки из глубины сцены!..
На сцену выходят певцы, танцоры, музыканты. О чем только солдат не мечтает? Но такое Федор редко когда видел даже в мирное время. И он незаметно для себя втянулся в это зрелище и с интересом смотрел на все, что происходит на сцене. Не успели умолкнуть аплодисменты, на сцену вышел заместитель командира дивизии подполковник Клепиков. Он совсем не по-военному кланяется во все три стороны и мягко улыбается, как это делают артисты. И вдруг подает команду: «Охлопков, встать!» Зовет на сцену: «Иди, иди, тебе говорю». Так и не поняв, что происходит, Федор направился к командиру. Собрался было докладывать, а тот с той же мягкой улыбкой протягивает руку.
— Товарищи воины! Сержант Охлопков — наш лучший снайпер, истребивший свыше ста пятидесяти фашистов. Кавалер двух боевых орденов. Сейчас вам исполнят песню о нем. Слова фронтового поэта Константина Космачева. А о том, кто автор музыки, догадайтесь сами.
Подполковник повернул Федора лицом к центру сцены. К нему навстречу идет женщина в длинном до пят шелковом белом платье и в позолоченных туфлях. У нее блестело все — волосы, платье, туфли. Это настоящая богиня обняла Федора, не брезгуя его пыльной, не очень чистой одеждой, и, взяв за руку, начала петь:
На фронт он прибыл вместе с братом, Шел рядом с братом в первый бой. Он с пулеметом, брат с гранатой И оба — с яростью одной.
Федор хорошо понимал, кто перед ним, но смотреть прямо на нее счел неуместным. Чего греха таить, ему ни разу не доводилось так близко стоять к незнакомой женщине, да еще, чтоб она при этом пела про него самого. Якутка о мужчине слагает и поет песню только в том случае, когда она томится безответной любовью. Подобное любовное пение исполнялось тайно, лишь в присутствии самой верной подруги. Он предпочел слушать пение артистки, приставив винтовку к носкам, по стойке «смирно». Вопреки его воле, сердце стало биться чаще, кончики ушей потеплели от наплыва крови в голову. Но признаки волнения на его смуглом, вдобавок загоревшем до черноты, суровом лице вряд ли были заметны.
После исполнения песни артистка, ответив на аплодисменты низким поклоном, расцеловала воина и вышла. В этот момент кто-то из зрителей выбежал на сцену и отдал Федору букет цветов:
— Ей вручи. Актрисе отдай...
Как только певица возвратилась на вызов зрителей, Федор пошел к ней навстречу и по-военному отдав честь, вручил цветы.
Будто получилось складно, и Федор довольный спустился со сцены. Он хотел было направиться на прежнее место, но кто-то из офицеров остановил его, схватив за руку, и посадил рядом с собой. На сцене — та самая певица.
С берез неслышен, невесом, Слетает желтый лист...
Хоть слова и не очень понятны Федору, сама песня тронула его до глубины души. Ничего подобного он никогда не испытывал, незнакомое доселе чувство даже сковывало его. Он не улыбался, а весь концерт смотрел с неослабевающим чувством интереса, забыв начисто усталость.
После концерта сели в ту же машину, на которой приехали. У всех лица светились радостью. Одни рассуждали об артистах, другие рассказывали разные забавные истории, третьи просто-напросто травили анекдоты. Были и такие, которые расспрашивали его, Федора.
Разговоры так и не умолкали, пока не доехали. Когда Федор сходил с машины, многие попрощались с ним за руку, как хорошие знакомые. При свете фар он увидел Сухова, дожидавшегося его. Шли они впотьмах друг за другом, нащупывая дорогу ногами. И тут Сухов сообщил еще одну новость о том, что пришел номер «Красноармейской правды», где напечатано письмо односельчан Охлопкова — жителей села Крест-Хальджай из его далекой Якутии.
Письмо это он получил недавно. И хорошо помнил, о чем там сообщалось.
— В прошлом году, — писали земляки, — мы, колхозники, собрали в фонд обороны 6 тысяч рублей, 3600 тысяч облигациями, 14 килограммов масла, 176 килограммов мяса для Красной Армии, сдали 169 штук теплой одежды.
Много это или мало? Об этом Федор и не думал. Ему было известно, что на родине засуха, но насколько она была сильной и губительной, он не имел представления. У него было ощущение, что его земляки находятся где-то недалеко от него и рассказывают ему искренне и открыто про свое житье-бытье, советуются с ним, как с самым близким человеком.
Перед наступлением
— Здорово! — Весь сиял Николай Катионов, возвратившись с очередного задания. — Здорово получилось! Теперь дело пойдет само собой!
И он со всеми, с кем встречался, здоровался за руку. Парню было отчего радоваться. Дзот оказался не пустым.. Федор, по обыкновению, «выкуривал», то есть бил из противотанкового ружья по амбразуре дзота и заставлял фашиста выйти оттуда. А Николай выжидал, когда он выбежит. Тот и другой поразили цель с первого выстрела.
Доволен был и Федор. Еще бы! Шутка ли с 470 метров попасть в этакую узкую щель, да еще в присутствии самого командира полка! Это означало, что он, снайпер
Охлопков не подкачал. Однако был куда сдержаннее, чем Катионов.
— Все, Федор! Считай, что началось новое дело, — Николай уже в землянке продолжал разговор в том же возбужденном тоне. Он, садясь на свою нару, добавил: — Ты же видел, кто был в укрытии? Полковник с нашим Садыбековым зря ходить не будут. Эх, хорошо как...
С идеей заиметь в снайперской группе расчет противотанкового ружья носятся уже давно. Помнится, кто-то говорил об этом даже на партийной пятерке.
Засады с применением противотанкового ружья стали устраивать лишь в последний месяц. Снайперам его не давали. Этого самого ружья не хватало даже самым бронебойщикам.
Правда, результат был ошеломляющим: враг не только выбегал словно суслик, в чью нору хлынула вода, но и надолго «отключался».
Действие с ПТР соответствовало и характеру жесткой обороны: при ней так и положено держать противника в постоянном страхе. Все же за неделю попробовали только сегодня.
Федор из-под соломенной подстилки достал напильник и принялся точить пилу.
Николай мечтательно смотрел куда-то вдаль:
— Понимаешь, строительство железной дороги заканчивается. Как получим оружие, дадим немчуре жару!
—Придет дорога — придут другие заботы, — неопределенно отозвался Федор. — Ему давай еду. Скоро работа.
«Хорошо быть молодым», — подумал Федор, когда из землянки вышел напарник. Вчерашний случай, кажись, забыл. Ему так лучше.
А так, дела у Катионова, у него, и вообще у снайперов, идут неплохо.
За полтора месяца сделано много. Снайперы полка все, как в лучшие времена, объединены в одну группу с единым руководством. Они сейчас действуют не в одиночку или с одним напарником, а двумя-тремя парами на каждом участке. Для начинающих это очень важно. Они не оглядываются по сторонам, чувствуют себя увереннее. Главное, видят, что делает более опытный товарищ так учатся на его примере.
Результат группового выхода налицо. За двадцать дней команда, уничтожая ежедневно иногда до десятка фашистов, истребила более 140 гитлеровцев. Именно в мае и июне в журнале боевых действий дивизии о действиях снайперов появились вот такие записи: 8 мая — 13 фашистов, 9-го — 9,17-го — 5,18-го — 7, 4 и 10 июня — по 6,11-го — 10, 21-го — 2, 25-го — И, 26-го — 5{13}.
И не мудрено, что противник теперь на передовую показывается с опаской и работу в открытую не ведет.
Увеличился счет и ведущих снайперов. О чем газета «Красноармейская правда» стала сообщать довольно часто и подробно.
25 мая. — «На днях три снайпера из своих засад уничтожили четырех гитлеровцев. Сухов истребил 2 фрицев, Охлопков — 1, Авдеев — 1».
3 июня. — «Только за последние два-три дня снайперы нашего подразделения уничтожили 9 гитлеровцев. .Тов. Катионов убил 4-х немцев, тт Кутенев и Ганьшин каждый истребили по 2 фашиста, а Охлопков уничтожил — 1».
«Систематически наблюдая за противником, снайперы ведут огонь по амбразурам дзотов. Так, снайпер Охлопков периодически стреляет по амбразурам из противотанкового ружья и выводит огневые точки противника».
7 июня. — «На сегодняшний день лучший снайпер подразделения орденоносец Ф. Охлопков на своем боевом счету имеет 169 убитых фашистов, С. Кутенев — 64, Л. Ганьшин — 63, Н. Катионов — 17. Всего эти четыре славных советских воина уничтожили 313 гитлеровских громил.
Ежедневно увеличивая число истребленных фашистских захватчиков, эти товарищи ведут большую работу по воспитанию молодых кадров. Снайперскому делу они уже обучили шесть лучших стрелков подразделения».
18 июня. — «Снайперы тт. Охлопков, Кутенев и Ганьшин... на днях, получив задание, заняли свои позиции. Ганьшин и Кутенев в тот день уничтожили по одному фашисту. Тов. Охлопков заметил фашистского наблюдателя, выстрелил в него, разбил стереотрубку и ранил фрица. Другого появившегося здесь немца он убил наповал с первого выстрела».
20 июня. — «Совершенствуя боевое мастерство, наши лучшие воины повышают боевую активность, увеличивают счет грозной мести врагу.
К настоящему времени снайпер тов. Охлопков имеет уже на своем счету 171 уничтоженного фашиста, Сухов — 103, Кутенев — 65, Ганьшин — 63, Федосеев — 39, Николаев — 25.
Десять снайперов нашего подразделения истребили 579 немецко-фашистских захватчиков»{14}.
Снайперы, помимо выполнения своих прямых обязанностей, принимали участие во всем, что было связано с подготовкой к наступлению. Так, сегодня утром Охлопков и Катионов были на задании, а сейчас пойдут строить траншею с 6-7-накатным блиндажом. Еще учатся вести ближний бой, преодолевая минное поле, проволочное заграждение в наступлении, знакомятся с пехотным оружием противника. Получается так: учишься ли, ходишь ли в бой, работаешь ли — все это подготовка к наступлению. Многое делается с целью решения нескольких задач одновременно. Был, как вчера, в силовой разведке, считай, что это и есть ведение боя в траншее или, как говорят командиры, в условиях непосредственного соприкосновения с противником.
Словом, успехи есть. У всех появилась уверенность в своих силах, что очень хорошо. Но забот стало больше. Готовишься, а угадай, каким будет наступление? Как оно пройдет для снайперов? Чем обернется оно для новичков? Их сейчас как никогда много. Кому-кому, им-то Федору и нужно помочь. Вчера, когда передавали тела трех бойцов, а также и тело Сарычева, похоронной команде, новый ротный так и сказал: «Это мы их не уберегли». А он, «знатный»-то, показывает лишь пример, а объяснить, втолковать как следует не может. Все язык подводит. На самого глаза пялят, его винтовкой интересуются. Вот слушают с вниманием лишь тогда, когда речь идет о меткой стрельбе. А говорит-то он совсем не лишнее. Иногда становится так обидно, что или уходит в себя и целыми часами молчит, или с особой страстью гоняет группу или отделение. Так, позавчера в отсутствие Кутенева троих заставил целый час ползать по болотистой, поросшей тальником и камышом местности и тащить за собой чурку с человеческий рост. Те, наверняка, доложили Кутеневу, однако тот не стал ни докладывать выше, ни вести переговоров с Федором. Он, единственный, кто его понимает с полуслова, иногда и без слов. А тем ребятам вполусерьез, вполушутку сказал:
«Это у вас получилось аж по-суворовски: трудно в учении, легко в бою. Сапог, взамен утерянного, дали. Чего же еще!» Слов нет, не так надо было добиваться взаимопонимания с этими парнями, не надо было кипятиться. Но кто знает, может, этот случай заставит задуматься их.
Занятый думами, Федор под скрип напильника так и не услышал, как вошел Катионов.
— Знаешь, Федор, нам дают еще одну персону? -Что?
— С нами пойдет Борукчиев. Всех остальных отправляют к артиллеристам. Там они будут помогать в установке тяжелых орудий.
—Этот-то, как его..., ругаться будет...
—Старшина-то? Да, он это умеет. Ничего, объяснимся.
—Шаршен с нами, да? Где сам?
—Он уже поел. Прямо туда пойдет.
За щами из щавеля и полевых трав Катионов опять завел разговор о применении противотанкового ружья. Видя, что его слушают неохотно, с явной обидой выпалил:
— Ах, не веришь, что ли, в будущее своего начинания?!
Что тут ответишь? Пойди объясни ему, что их ожидает в наступлении. Как бы то ни было, не понесешь же со снайперской и противотанковое. Другое дело, если подвернется в нужный момент. Но окажется ли тогда под руками? Такое ружье не будет валяться, в батальоне их всего два-три.
— Чего ты меня пытаешь? Сам все знаешь, — наконец, выдавил Федор.
И действительно, как-то раз приходил командир взвода, в который входило отделение бойцов-пэтээровцев. И интересовался, как Охлопков стреляет из этого оружия, и, почему-то не дослушав, сказал Кутеневу: «Ваш, может, хорошо и стреляет, а для нашего дела мал. Как будет таскать на себе 26 килограммов?» Николай тогда эти слова воспринял так, как будто обидели его самого.
— Охлопков ни за что не подменит снайперскую винтовку на ваш ПТР, — вмешался в разговор Кутенев, улыбаясь. — Да и командир полка не отпустит такого опытного меткого стрелка.
Когда ушел младший лейтенант, Кутенев посадил Катионова рядом с собой и, как бы извиняясь, медленно, подбирая слова, сказал:
— Ты, Николаи, не носись с этой идеей. Вряд ли нужно было приводить пэтээровца. Слыхал, с каким гонорком он с нами разговаривал? А в наступлении наша группа будет использована, наверняка, для выполнения особого задания.
Каким будет в конкретности то задание, пойдут ли снайперы в боевых рядах или их разберут, как иногда бывало, по частям, никто не знает.
Катионов не отказывался от своего замысла заиметь в снайперской группе пэтээровскую пару. По этому поводу обращался даже к самому командиру полка. А зачем? Лучше было бы идти хоть раз со штурмовой группой в разведку боем. Это особо нужно для новичков. На кого глядя, они пойдут в бой? Нет, Катионов, хоть и комсорг, порой поступал легкомысленно.
Ни по пути к строящимся блиндажам, ни во время работы у того самого вечно сердитого и ругающегося старшины, которого Катионов называл «генералом Карапузом», Федор больше не вступал в разговор. Зато время от времени поглядывал то на Николая, то на Шаршена. Какие же они молодые! Совсем мальчики...
Николай на упрек старшины, почему не вышли всем отделением, ответил внушительно, будто он командир роты или батальона:
— Таков приказ, товарищ старшина! Вы дайте нам работу на все отделение и весь разговор.
На старшину, видимо, подействовал независимый серьезный тон: он тут же дал задание и ушел быстро, перебирая коротенькими ногами в блестящих сапогах.
Как только старшина отошел, Николай с Шаршеном переглянулись и разразились дружным хохотом. Они, одобрительно кивая друг другу, смеялись тем чистым, озорным смехом, на какой способны только юные души. У Николая полные щеки розовели, светлые голубые глаза искрились от удовольствия. Шаршен расплывался в такой широкой улыбке, что и без того узкие глаза вовсе исчезали на скуластом обветренном лице.
Парни пилили, рубили с азартом, кряхтя от удовольствия, шутили и смеялись.
Катионов, можно сказать, уже бывалый воин. А вот Борукчиев появился в мае и был замечен случайно. Как-то раз перед передовой появился фашист, везущий на телеге бревно. Шаршен тут же с расстояния 400 метров уложил его и, когда кто-то, возбужденный удачным выстрелом, понукал, мол, «теперь давай лошадку», ответил: «Не-е, мы, киргизы, лошадку любим. Лошадка не фашист».
Майор Садыбеков парня принял в снайперскую группу и, представляя его Федору, наставительно сказал:
— Хлопец что надо. Научи-ка, Федор, его своему искусству. Он тебе и братом названым станет.
Майор оказался прав. Борукчиев быстро освоился. О том, как старательно овладевает техникой стрельбы, как научился быстро и хорошо маскировать огневую позицию, даже было отмечено в дивизионной газете.
К этим задорным и веселым парням Федор, сам того не замечая, привязался как к родным братьям. Успех каждого из них радовал, неудачи огорчали. И старался, как мог, передать им свой опыт. Иначе нельзя: жизнь твоя на войне зависит и от того, как надежно дерется твой ближний. Это, кажется, теперь понятно всем.
Зачем, к примеру, ему, Охлопкову, сдалось стрелять из противотанкового ружья? На войне не спрашивают же твоего желания. Сначала выполнял приказ. Затем понял, что уменье бить из этого вида оружия нужно не ему одному. С разрешения командира стал брать с собой кого-нибудь из ребят и метким попаданием через амбразуру выгонял из дзотов фашистов. А парень, который пошел с ним, добивал фашиста, набивал руку бить по движущимся «предметам» быстро и точно.
Если кто промажет в фашиста или в мишень, то случай разбирался всей артелью. Ребята, конечно, теорию знали назубок: на сто метров упреждай на полфигуры, дальше на каждые сто метров — по фигуре. Но Федор все повторял о том, что, когда нажимаешь на спусковой крючок, ружье сдвигаешь вольно или невольно вправо, и стрелок должен знать, на какое расстояние какой у него зазор от этого сдвига получается. Так, он на сто бьет без опережения, на двести делает зазор на половину тела.
Совсем иная наука, когда цель двигается в левую сторону. Тогда Федор на сто метров упреждает на целое тело.
— По бумажке сами разберетесь. Грамоты у вас по больше, — заключал Федор. — А привычка у каждого своя. Для каждого свой норов.
Каждый раз Федор любил объяснять, что попадать в бумажную мишень — ерунда, что живая цель — это совсем иное дело. И каждый должен выяснить, узнать «свой норов», свою манеру, иначе стрелка не получится.
Ребята это воспринимали как должное. Да все они стреляли исправно. Но им было далеко до Ганьшина или Борукчиева. Ганьшин на дальнее расстояние равных себе не имел. Борукчиев, который с детства привык ездить верхом, лучше всего стрелял с рук без упора. В общем-то среди новичков нет стрелка, который пускал бы пулю в «молоко». Старательные, задание выполняют четко. Но сумеют ли в бою выложиться, отдать всего себя? В бою ведь так: лютуй на врага, но не выходи из себя, что ни случись — страху не поддавайся и знай лишь бить без промашки. Будет ли у новичков такой настрой? Наловчились стрелять — это хорошо. Оно даст нужную уверенность. Но в бою надо не только хорошо стрелять. И недаром майор Салдыбеков, как появился в группе, так всегда повторяет: «Впереди — непрерывное наступление, так и знайте».
Задача четкая — снайперы должны быть мастерами наступления. А времени-то, как всегда, в обрез. Если тактика выступать парами по флангам, взаимодействие с артиллеристами и минометчиками, исполнение роли наблюдателя при командире взвода или роты знакомы ребятам, то действия снайперов в групповом наступлении, скажем, со штурмовиками остались неусвоенными. К тому же многие, как кажется Федору, больно беспечны: внемлют только разговору о меткой стрельбе, вся остальная подготовка, особенно работа — это для них служба и все. Да еще недавно появились снайперы-девчата. И кое-кто из ребят записал себя в ухажеры и убивал попусту минуты отдыха, хорохорясь петухом перед молоденькими красотками.
Шаршён тоже бегает. У Николая — своя, прежняя, из медсестер. Вон какие дела...
Федор посмотрел на ребят. Те пилят и без умолку о чем-то толкуют. Да, надо ли на фронте любовь крутить?.. Пойди разберись. Легкомыслие? Или что-то другое? Ведь из ребят кого-то скоро не станет... Федору куда легче ставить тес в стенку блиндажа, чем разбираться в подобных делах.
Да и к девчатам у него отношение не совсем ясное. Их, этих москвичек, прибывших на фронт после окончания снайперской школы ЦК ВЛКСМ, увидел 31 июня. В тот день, на встрече с новым пополнением, ему вручили почетный знак «Снайпер», который до этого в полку никому еще не вручался. И так захвалили, что самому стало неловко: «На охоте, чтобы не портить шкуру, бил белку в глаз, а на фронте бьет фашиста между глаз», «у него острый глаз сокола, твердая рука воина-мстителя» и тому прочее. В общем, майор Садыбеков явно перестарался.
Девчата, как была дана команда «Разойтись!», обступили его плотным кольцом и давай пытать да спрашивать:
— Винтовка из Тулы по спецзаказу?
—Как попадаете все время между глаз?
—Правда ли, что одеваете кольчугу?
Что им сказать? Туго, без единой морщинки, сложенные скатки, аккуратненькие кирзовые сапожки, новенькие пилотки на пышных кудряшках. А глаза-то — по-юному ясные — так и светятся любопытством и задором. Скажешь просто как есть — вряд ли поймут, да еще останутся недовольны. Небылицы нести нельзя, да и не получилось бы у него. Пришлось рассказать немного в розовом свете, но коротко и сдержанно.
Когда эти молоденькие, как новенькие монетки, девчонки в солдатской форме уходили четким строем, равнодушных не было. Зачем они здесь? Медсестры, санитарки, зенитчицы — куда ни шло. А тут снайперы, настоящие солдаты. Федор ни с одной из них не пошел бы в разведку. Говорили, что все они добровольцы. Как же им жить в окопах, делить тяжкий солдатский труд заодно с мужчинами, видеть кровь и умирать? Гадко и не по-людски...
На войне с чем только не сталкиваешься, чего только не насмотришься. Но когда душу начинает глодать двоякое чувство, Федору кажется, будто что-то сосет ему печенку, вызывая выделение во рту неприятной холодной слюны. Тогда держи себя в руках, чтоб не впасть или в уныние, или, наоборот, в черную ярость.
— Дядя Федя, мы закончили, — услышал над самым ухом голос Шаршена. — Давай тесанку, поставим и пойдем.
Перед выходом в ход сообщения, все трое обернулись, как бы желая удостовериться, что у них получилось. Траншея, как траншея, блиндаж как блиндаж. Но будут ли они нужны? Солдаты ведь толкуют, будто все это строится лишь для отвода глаз, то есть, чтоб скрыть задумки нашего командования.
— Что, довольны? — С задором заговорил Катионов.
— Все же сколько напрасного труда на войне, — Борукчиев буркнул под нос.
—Стратегия!
—Вон где сидит эта стратегия...
—Будь командующим фронтом, что ты велел бы сделать?
— Не знаю. — То-то!
Друзья замолкли и шли молча за Охлопковым. Затем разговор между ними пошел на иной лад.
— Ты пойдешь вечером?
—Друг, это военная тайна!
—А я пойду.
—О, бедная москвичка! Ты, друг, наверняка, вскружил ей голову своими рассказами о скачках на лошадях...
—Она не москвичка. Из Мордовии она.
— Еще хуже, друг. О, бедная девушка!.. «Байге»{15} ., «Тыйынэнгмэй»{16}... Так ли?
— Студентка, а не дурочка какая-нибудь.
— Тогда ты, друг, так и ей поведал о том, как твои пра-пра-деды били Македонского?!
— Мы после войны встретимся. Это точно!
—Ну? А сейчас что?
—Это уже моя тайна!
—Н-да_ Ха-ха_
—Давай догонять дядю Федю. После ужина мне бежать надо.
На ужине обе группы были в полном сборе. Кутенев, сидя рядом с Федором, ел неторопливо, также не спеша и обыденно обменивался новостями дня. А вчера в это же время он был возбужден до предела и, не стесняясь крепких выражений, резко бросил: «Что ты несешь?! Все пошли по приказу. Сарычев тоже. Фашист вас не засек. Короткая очередь — случайная. Тут никто ни в чем не виноват! Понял ты?!»
Кутенев сегодня спокоен. А Федор никак не может освободиться от навязчивых мыслей. Кому надо было создать вокруг него дутую славу? «Походка кошачья». «Глаза острые как у сокола».., Чего только не несут о нем. И на тебе. Парень захотел поскорей познать секреты «волшебного стрелка», увидеть «чудо-снайпера» на деле.
О солдате лишнее говорить ни к чему. Как появился очерк Д. Попеля, любопытные стали донимать еще больше. Иной спросит: «Я фрица в глаза почти не вижу. Как ты умудряешься найти и убить каждый божий день?» Другой скажет: «Говорят, ты генерала на мушку поймал, самолета сбил, расскажи-ка, как там было? Иные приходят и меряют глазами с ног до головы, словно бычка на базаре. Подобное любопытство он терпеть не мог и принимал как издевательство.
И по этому поводу Кутенев не был согласен со своим другом.
— Ты чего, друг? У тебя рука верная, у Попеля перо острое, — говорит он возбужденному другу и еще улыбается.
—Нет, Степан, обо мне лишнее стали говорить. Зачем говорить: якут, охотник... Зачем писать, как хожу, какой цвет лица, какие зрачки у меня... Это не дело, а ерунда!
—Федя, о тебе нельзя писать и говорить?
—Я снайпер. Вот об этом и надо писать.
—Выходит, Попель тоже пишет ерунду?
—Он еще ничего...
—О ком же тогда говоришь?
—Агитатор был. Я его выгнал.
—Ты, Федя, явно перехватил, — Кутенев вовсе расплылся в улыбке. — Если солдат о солдате рассказывает, то это особый почет.
—Не знаю. Врут много.
—Кто? Попель врет? Он же сам снайпер, до войны на соревнованиях был в Англии. Если бы не он, то вряд ли кто собрал нашу группу.
—Гы... «Зря пулю не пускаю»... Хвастун я, однако?
—Э, нет, Федя.
Тут Кутенев начал убеждать друга, что он и есть стрелок-волшебник. Еще в далекие времена, когда воевали луками и копьями, о стрелке, стрела которого попадала в поставленное на голову яблоко, шла легенда через века. А он, Охлопков, фрицев щелкает как орешки: один появится — тут же не станет его, второй появится — он тоже будет сражен. Притом что сложнее: попасть в яблоко с двадцати-тридцати шагов или в фашиста, спрятавшегося черт знает где и как? Попель, наоборот, не досказал.
— Или ты пускаешь пулю наобум, лишь бы отстреливаться? — нарочито запальчиво заметил Кутенев, хитровато улыбаясь.
—Как я пулю буду впустую пускать? Раз стреляешь, надо попасть!
—Чего тогда несешь? Или о раздавленном ребенке, о гибели брата зря упомянуто?
— Нет, это верно_ — То-то.
Кутенев еще советовал другу — своему «якуту-мужичку» — пропускать мимо ушей эти небылицы, хоть и в них нет ничего дурного. Солдаты, известное дело, большие выдумщики. Но зря не заговорят о таком же, как они сами. У каждого свое представление о воине-герое. И вот как что-либо заденет эту струну, он охотно поверит и сам.
— То, что мы вдесятером делаем, тебе одному не под силу, — продолжал внушать Кутенев, видя, как успокаивается Федор. — Но если каждый из этих десяти научится тому, что ты умеешь, то, считай, станем бить врага втрое крепче. Вот где сила твоего примера.
Доверительная беседа действовала на Федора всегда безотказно. И сейчас после нее решил: раз надо — пусть пишут, раз нравится — пусть говорят, что им угодно. Но второй Сарычев с ним больше не пойдет. Новички должны его слушаться. Только тогда никто из них зазря душу богу не отдаст. Тут-то ему нужно доверие молодых.
Обернулся Федор к другу и хотел было спросить о том, удастся ли из прикрепленных к ним ребят подготовить снайперов. А Кутенев уже лег, и у него, занятого своими думами, лицо с полузакрытыми глазами светилось улыбкой. И Федор не стал его беспокоить.
Так прошел для Федора один из обычных дней «жесткой» обороны. Зато за ним последовали другие дни, заполненные важными событиями. Приезд Верховного Главнокомандующего сюда, на Калининский фронт, салют в Москве в честь освобождения Орла и Белгорода, радуя и будоража, настраивали всех на нечто более серьезное, чего ждали уже давно.
Именно перед этими событиями, в порядке подготовки к большому наступлению, 234-й полк получил приказ сняться с высоты-«Желтая», где стоял в обороне около трех месяцев, и занять позицию недалеко от деревни Дурнево, той самой деревни, за которую полк вел бои почти всю зиму. Притом получилось так, что самостоятельное снайперское подразделение распалось, и снайперы группами в 4 — 5 человек, передавались в подчинение командиров рот. И только по настоянию старшины Кутенева, он сам, Охлопков, сержант Катионов, младшие сержанты Ганьшин и Борукчиев оказались в одной группе.
Они-то, эти пять снайперов, за четыре дня августа уничтожили 29 фашистов, в том числе Охлопков — 7, Кутенев и Борукчиев — по 6. Упомянув об этом, в армейской газете было сообщено от их имени: «Радостна наша победа. Высока честь наших братьев по оружию, вернувших Родине древние русские города Орел и Белгород... Для себя мы сделали один вывод: еще метче будем бить немецко-фашистскую нечисть»{17}.
У Дурнево в жизни снайперов промелькнул и другой счастливый день. Кутенев и Ганьшин были награждены орденом Красной Звезды, а Катионов получил медаль «За отвагу». Знакомые и незнакомые поздравляли: кто руку жал, кто, проходя мимо, честь отдавал, кто одаривал улыбкой со словами вроде «Молодцы, ребята!» Но для всех неожиданностью были подарки своего же товарища Борукчиева.
Парень достал из голенища сапог два кисета и протянул Кутеневу и Ганьшину. Те переглянулись: у них обоих имелись и кисет, и табак. А эти кисеты оказались с трубками из кореньев липы. Федор был удивлен тем, что корень этот трудно отличить от березовых щет-ков. Из щетков березы якуты тоже мастерят черенок для ножа, курительную трубку. Может, так показалось из-за того, что Шаршен покрыл трубку каким-то растительным маслом. На трубках были тонко выведены надписи: «Степану Петровичу. От Шаршена», «Леонтию Антоновичу. От Шаршена». Затем Шаршен повернулся к Катионову и, вынув из грудного кармана портсигар, протянул другу с уважительным кивком головы.
«Кто сделал?», «Сам что ли?» — все удивлялись. А парень в знак согласия кивнул: «А-га». Портсигар был начинен полным рядом папирос и красовалась надпись: «У солдата любовь к Родине на кончике штыка».
«Ну, брат, даешь!», «Гравер, да еще и сочиняешь!» — на восторги друзей Шаршен ответил уже серьезным тоном: «Это не я. Это Шолохов так сказал».
Вот те события, которые надолго запомнились Федору. Каждое событие, естественно, сказывалось на его настроении и, вызывая то радость, то огорчение, то негодование и протест, оставляло невидимый след в его душе.
С нескрываемой злостью и ненавистью рассказывали на митинге о генерале Власове. Этот изменник, стянув вокруг себя немалые силы, продолжает вести братоубийственные бои с частями 43-й армии. Выходит, в предстоящем наступлении, как и зимой, многие из наших солдат положат головы от рук власовцев, которые дрались злее гитлеровцев.
Еще услышал рассказ о том, что некий Егоров из-за трусости убежал в лес и, будучи пойман, расстрелян по решению военного трибунала. Вдруг он его земляк?.. Кто бы ни был, суть-то не меняется. Командиры и агитаторы правы — на войне измена, бегство с фронта равносильны тому, что кто-то, крадучись, подошел к тебе сзади и саданул ножом в спину.
Об этом ежедневно, ежечасно говорят командиры, политработники, агитаторы, все газеты, начиная с «Боевого листка» и до центральных. Внутренняя же настройка зависит от человеческих качеств каждого. Бывают люди, которые войну принимают как адскую муку, ниспосланную кем-то сверху, как цепь невыносимых испытаний. И они, желая уйти из этого ада живыми, калечат себя, стреляя друг в друга в руку или ногу, пьют мыльный раствор препарата для вытравления вшей, натирают кожу солью... для таких болезнь, ранение — это верх счастья, плен — вынужденная, но не исключаемая необходимость. На войне, как и в жизни, народ разный. Небольшой марш-бросок, а у многих уже ни гранат, ни патронов, даже сухого пайка нет. Пошел человек в атаку в сапогах, а потом смотришь — топает босиком. Есть такие, для которых ловчить, хитрить, во что бы то ни стало постараться остаться в живых, пусть даже за счет других — суть их поведения. Они на поле боя подталкивают вперед других: «Ты,.... вперед!», а после атаки больше всех шумят: «Мы их...», «Да как дал!..» Как только раскусят таких, делают обычно «темную». Это делается не столько из-за ненависти к ним, сколько из-за естественного чувства самосохранения.
Время от времени появляются штрафники. При первой встрече с ними надо держать уши востро. Бывали случаи, когда они при наступлении стреляли в сторону соседей, если им казалось, что их плохо поддерживают. «Умирать, так всем!» — кричали из этой ватаги и могли убить любого, который вздумает спрятаться за их спинами. Видимо, поэтому штрафников чаще всего используют в ночных операциях или отправляют в атаку одних. Оставшихся в живых после первого боя тут же распределяют между подразделениями. Смотришь — люди как люди, ничуть не хуже других. С большой охотой тянутся в разведроту. Они надежны не только в бою, с ними чувствуешь надежно и в будни: себя в обиду не дадут и за тех, кто рядом с ними, заступятся.
Четкие и ясные отношения между людьми солдату всегда желанны. Это ему дает уверенность в своих силах, поступках. Но людские отношения на войне настолько сложны, что без отзывчивости и доброты невозможно нести свою смертную службу, когда ежедневно, ежечасно, ежеминутно надо быть готовым к самым невыносимым испытаниям. Только такой настрой, готовность делать добро тому, кто рядом, потребность помочь другу, заступиться за него, рассчитывая на взаимность, помогают солдату взять верх над своими сомнениями и колебаниями, сохранить уверенность перед черной напастью измены, трусости и прочей подобной нечисти.
Так, трое наших воинов — сержант Лебедев, рядовые узбек Нурулаев, татарин Гинатулин — смогли противостоять в течение двух часов натиску сотни фашистов и уничтожили из них две трети. Когда на такой поступок будут способны все больше и больше солдат, тогда будут исчезать трусы, изменники, как улетучивается ночная роса после восхода солнца. Так думал Федор.
На безымянной высоте
Когда утром внезапным ударом брали эту высоту с отметкой 237,2, Федор знать не знал, что ему придется биться один на один с наседающим противником.
После длительного минометного и артиллерийского огня, который вел противник с четырех сторон, от взвода осталось всего десяток бойцов. Из них трое были бойцами его отделения. Потом двое погибли во время первой атаки, третий пал, когда отражали третью атаку. Теперь настал его черед.
Лежал он за щитом разбитой пушки и бессмысленно глядел на плывущие над холмом серые облака. Собрав силы, с трудом сел и стал разгребать комья, завалившие ему ноги.
Полк к подножию этой высоты подошел 22 августа. В тот день батальоны 234-го и 259-го полков после пятиминутной артиллерийской подготовки в 5 часов утра пошли в атаку.
«Ввиду того, что подразделения 234-го полка выдвинулись вперед, а подразделения 114-го батальона задержались и отстали от 234-го полка, противник весь огонь с безымянной высоты 400 метров восточнее Колодези сосредоточил по наступающим подразделениям 234-го полка. 1-й батальон 234-го полка достиг подошвы 237,2, 1 батальон 259-го полка овладел безымянной высотой в 300 метрах севернее высоты 249,6. Батальоны закрепляются и приводят себя в порядок.
Противник оказал сильное огневое сопротивление, его огневые средства вели огонь с высоты 237,2 и безымянной высоты восточнее Колодези, 4 пулеметных точек с высоты 249,6 до огневых точек — 8, батарея 105 миллиметровых орудий из района Колодези и два орудия прямой наводки»{18} .
Именно с того сражения, запись которого приведена из журнала боевых действий дивизии, полк вел непрерывные бои за высоту и взял ее лишь на шестой день, сегодня утром. Когда три наших бомбардировщика, вынырнув из-за облаков, удачно побросали бомбы на самую вершину высоты, притаившиеся внизу бойцы тут же встали и, воодушевляемые дружным раскатом взрывов, изо всех сил устремились вверх.
...Сейчас он, оставшийся один на высоте человек, пытается чистить пулемет. Ему мешают частые взрывы. Ох, как же остановить этот ужас хотя бы на несколько мгновений?! В отчаянии Федор оглянулся вокруг. По-прежнему ни справа, ни слева никого. Лишь вспыхивают беспрерывно черно-красные столбы взрывов.
А перед началом наступления сколько у него было надежд! Оказалось, у немца сил еще хоть отбавляй. В течение полумесяца — под непрекращающимся дождем и непрерывным артиллерийским огнем, разрушая множество укреплении — прошли шесть верст. За пятнадцать суток — шесть верст! Много это или мало? Сложно ответить. Сколько пролилось крови, насколько иссякли силы дивизии? И все эти дни противник отбивал атаки именно с этой высоты.
Как только огневой вал чуть отодвинулся, тут же поднял голову: черные тени то снижаясь, то приподнимаясь, шли вверх к нему. Видны даже овалы раскрасневшихся лиц. Что-то орут: рты округлены. Это немцы. Они идут, чтоб взять высоту...
«Ы-ах!» — невольно вырвался крик страха. И Федор сунул руку в рот, закусил до боли, тут же выдернул ее и завопил: «Есть кто здесь?!» Зрачки от бешеной ярости зажглись угольками, глаза зло зажмурились в узкие щели. Не отрывая глаз от идущей лавины, подхватил пулемет. «Начинай справа — там офицер!» Ишь, пистолетом машет — погоняет своих. Сейчас, сейчас...
Пулемет, неистово содрогаясь, выплевывал раз за разом пучки пламени. Исчез офицер, через миг исчезли маячившие рядом с ним тени.
При каждой удаче Федор кричал: «На, собаки...» Вдруг над ухом дружно зажужжали трассирующие пули. Одна из них ударилась об щит, за которым он лежал. «Пушка будет бить», — мелькнуло в голове и он мгновенно скатился вниз, на дно траншеи. Тут же ахнул ужасный грохот. Ослепительная вспышка, затем — мгновенная мгла, жар пепла, пороха и горячей грязи, удушающий запах, комья земли, куски металла, посыпавшиеся на спину. Федор лег, обхватив голову обеими руками. Но, как прошла волна взрыва, задыхаясь и чертыхаясь, встал сначала на колени, неистово замотал головой, затем поднялся на ноги и пошел вперед. Тут же упал от нехватки воздуха, все же двинулся вперед то ползком, то на четвереньках. Замечал ли трупы, по которым полз? Вдруг почуял, как чья-то рука прошлась по бедру и вцепилась в голенище сапог. «Неужто настигли?!» — с этой мыслью выхватив машинально кинжал, обернулся и увидел — свой. Полузарытый на дне траншеи человек в командирской гимнастерке шевелил губами и кистью свободной руки указывал куда-то в сторону. Федор пополз дальше и за поворотом боковой траншеи наткнулся на пулемет. Радость находки мгновенно придала силы и тяжелый универсальный «МГ» вмиг оказался на бруствере.
Немцы шли, но почему-то не прямо, а косо, к левому флангу.
— Хорош! Сейчас поговорим! — Федор удобно устроился и, подбодрив себя протяжным криком «Ы-ыы!», дал длинную очередь. Стали падать один за другим идущие. Это разбудило в Федоре страсть крушить, давить, сметать.
—Не пройдете! — процедил сквозь зубы.
Ближние четыре человека пытались было подняться, но тут же были скошены огнем в упор. На исходе ленты фашисты вынуждены были залечь. «Так-то!» — удовлетворенно воскликнул Федор и поволок пулемет по траншее, теперь уже к левому флангу. По пути увидел, как раненый младший лейтенант приподнял руку — то ли хотел предупредить, чтобы шел, или одобрял его действия, понять было трудно.
Дойдя до более удобного места, немного перевел дух и стал посматривать, что делается на косогоре. И удивился: немцы залегли. Их головы торчали из воронок там и сям. «Заставил же уткнуться носом в сырую землю!» — в который раз подбодрил себя Охлопков, волоча дальше крупнокалиберный немецкий пулемет. Он подался еще ниже.
Огонь артиллерии и минометов стал как бы менее опасным: взрывы взметались где-то позади. «Задержать хотя бы на полчаса! Всего на полчаса...» Повторяя мысленно свое пожелание, Федор отошел метров на двадцать и приподнял голову, чтоб удостовериться, стоит ли останавливаться. «Что это? Кто на немца сыплет мины?» — «Наши!» Нет, оказывается, он не один!
Федор тут же разложил гранаты, кинул пулемет наверх и, глубокими вдохами сбивая душившую одышку, бросил взгляд вниз по косогору. Те самые «кочки», которые раньше торчали из воронок, то удлинялись, то укорачивались, извиваясь ящерицей. Это фашисты ползут.
Пулемет, подпрыгивая на своих ножках, заработал снова против своих прежних хозяев. Его дуло, по желанию нового хозяина направлено именно на ближние гребни, откуда могут забросать гранатами и встать в атаку. «Не давать вставать!», «Не давать вставать!» — Эта мысль сверлила голову стрелявшего из пулемета человека. Соображал ли он отчетливо то, что делал, но контакт с пулеметом был достаточным. Во всяком случае после этой стрельбы фашисты так и не сумели подняться в атаку.
Но так продолжалось недолго. Пулемет, израсходовав всю ленту, замолк.
Когда пулеметчик повернул в обратный путь, у него, кроме двух гранат, ничего не было.
Уйти? Нельзя. За эту высоту дерутся целых шесть дней и только этим утром и заняли. А сколько погибло... Федосеев, получив тяжелое ранение, отправлен в госпиталь. Командир роты Ровнов подорвался на мине и Павел Трофимович, как сам сказал, подарив одну ногу богу войны, также отбыл в тыл на лечение. А вчера погиб Борукчиев.
Это случилось на подножье высоты. Парень должен был принести обед для отделения. Вышел из опасной зоны, встал и давай бежать в сторону полевой кухни. Разве такую вольность потерпит фашист? Два-три взрыва минного снаряда было достаточно, чтобы исчез Борукчиев. Сначала Федор не поверил своим глазам. Как же так? Разве можно: мгновение и нет человека. Может, он успел залечь? Или просто засыпало его? Когда выходили из передовой, обшарил все три воронки и случайно в одной из них увидел куски кишок, один ноготь и каблук сапога. А парень мечтал попасть в институт, мечтал о встрече со своей девушкой...
Взрывы снова участились. И Федор шел, нагибаясь, по развалинам траншеи. По пути нашел немецкий автомат. Еще добыл 5-6 гранат и тут же покидал их вниз по косогору. Перед выходом в боковую траншею выпрямился и увидел, как на косогоре снова появились немцы. До передних шагов пятьдесят. «Пускать дальше нельзя, забросают гранатами», — Федор лег на бруствер. Сперва короткую очередь пустил влево, затем дал длинную вправо. Когда над ним стали свистеть пули, понял, что это значит и оттолкнулся в траншею и, отойдя немного, вынырнул снова на бруствер. Постреляв с минуту, вновь изменил позицию. Скоро он оказался на том же самом месте, откуда начал. Так он пытался не попасть на мушку меткого стрелка и'стара лея создать впечатление, будто отсюда ведет огонь целая группа. Ствол автомата раскалился. У самого пот лился градом, колени тряслись так, что еле держится на ногах, в горле пересохло, в носу щекочет от дыма и гари, от нехватки воздуха. Грохот боя уже не доходит до него. А он не останавливается. Не остановился даже тогда, когда близко от него разорвался снаряд. Шатаясь, в очередной раз изменил позицию. Теперь идущие к нему казались невероятно большими или куда-то удалялись, расплываясь по колыхающейся поверхности косогора. Все же заставил пулемет изрыгать огонь по атакующим.
Что это? Почему немцы отходят с той стороны, а не с этой? Странность эту Федор заметил в тот момент, когда поверхность косогора перестала колыхаться. Еще заметил, как свои с обеих сторон от него ведут огонь. Двое-трое бойцов пробежали мимо него. Тут-то Федор, опустив автомат, повернулся спиной к стенке траншеи и скатился вниз. Сидя на развалине, с силой вдохнул несколько раз и тыльной стороной ладони вытер с лица пот: «Уу-у_ пришли же_ наконец-то_ уу-у-»
От усталости и нервного напряжения тряслись руки, ноги. Пытаясь унять дрожь в теле, хватался за колени, прислонялся спиной к стенке траншеи. А тут кто-то взял за плечо, крепко поцеловал его. Открыл глаза — над ним командир. Что-то говорит — губы шевелятся.
— Молодец! — командир, опустившись на колени, крикнул в ухо. — Ты — Охлопков?
— Собери своих и иди в тыл! Тебя командир полка дожидается! Там! Ждет тебя! Иди!
Командир встал, улыбнулся _и, похлопав по плечу, побежал к своим.
Его ждут... Значит, надо вставать. Федор встал. Как же иначе? Он ведь жив! Первым делом дошел до раненого младшего лейтенанта. Очистил от навалившейся земли, встав на четвереньки, взвалил его на спину. Теперь надо идти. И он тронулся, не видя огненных шатров взрывающихся снарядов, не слыша грохота боя.
Сначала ему казалось, что идет быстро. Спускаясь по косогору, прошел несколько боковых траншей, отрытых немцами. На каждой — ячейки для минометов и пушек, проволочные заграждения. Ячейки для пушек иной раз такие глубокие и объемистые, что, видимо, поместился бы блиндаж командного пункта. Еще и забетонированы. Зато не было ни дзотов, ни дотов. Если все это увидел бы в более спокойное время и в нормальном состоянии, то, наверняка, ужаснулся бы тому, с какой обстоятельностью все это сооружено. А сейчас ему надо быстрее дойти, напиться и лечь. Да, как дойдут, отдохнуть бы...
У подножья остановился. Раненого младшего лейтенанта положил на спину. Пить хочется. Выплюнул густую слюну и облизнул губы. Поднял голову и увидел, как бурлит на высоте черный дым. Время от времени эта сплошная черная стена освещалась тускло-красным заревом. Снаряды рвались и здесь, и на подножье. Земля вся перерыта. «Это утром, когда наши бомбили», — мелькнуло в голове.
А утром наши пришли с западной стороны, со стороны немецкого тыла. Фашисты, видимо, их приняли за своих. На высоте не заикнулась ни одна зенитка, не забухала ни одна пушка. Наши бомбардировщики, вынырнув из-за облаков, развернулись и, сбросив свой тяжелый груз, тут же исчезли в облаках. Бомбы угодили точно на вершину. И пока не забрались на нее, ни один пулемет, ни один автомат так и не заговорил. «Ну что, 7-я авиадесантная, получила по заслугам?» — кричали бойцы. На том склоне оставшиеся в живых фашисты оказали было сопротивление, но тут же быстро были прогнаны.
Федор, поддерживая рукой голову, сидел с закрытыми глазами. Очнулся от взрыва мины, снова встал на колени, взвалил командира на спину и отправился дальше. Он шел из последних сил. Не остановился даже в том месте, где подорвался Борукчиев. Прошел и место, где получил ранение Ровное.
Ровнов. Очень хороший мужик, из Рязани... Будет ли у него еще такой командир... Добрый. Заботливый.
Сидели они втроем в довольно глубоком овраге. Когда взорвался минный снаряд, один взлетел в воздух, у Павла Трофимовича оторвало ногу, а третий остался целехонький. На войне бывает и так. Федор потом не раз слышал, что говорили про Ровнова солдаты: «Нет, он счастливчик. Что там одна нога? Еще жить да жить».
Здесь не один Павел Трофимович пролил свою кровь. Подорвался на мине капитан, который приходил к Ганьшину. Капитан перед тем злосчастным мигом давал распоряжение солдатам, толкавшим гаубицу, а сам по шел вперед, на ту площадку, где, как ему казалось, удобнее было установить пушку. Злобин погиб недалеко от этих мест. На его тело Федор и Борукчиев натолкнулись во время атаки. Помимо документов нашли у него и книгу, заткнутую чыше пояса под гимнастеркой. Кни га оказалась немецкой. «0-го, Генрих Гейне, — удивился Борукчиев. — Смотри-ка, на фронте читают Гейне! У немцев эта книга запрещенная». Отчего Борукчиев так возбужденно говорил.Федор не понял тогда. Только после сдачи позиции вновь прибывшей части он на обрат ном пути похоронил лейтенанта. Именно этот лейтенант-москвич рассказал, что в бою в окрестностях Лейпцига Леонтий Куренной во время Отечественной войны 1812 года, оставшись один, отстреливался до подхода подкрепления, а сам остался жив. А сегодня он, якут, советский солдат, подобно тому русскому солдату, один отстоял позицию взвода и тоже живой идет в свою часть.
Сколько часов продвигались эти два человека — один тяжело раненный и потерявший сознание, другой, контуженный и обессиленный в бою — трудно сказать. Федор очнулся, когда его остановили, дернув за плечо. Тут же исчезла тяжесть, давившая на плечи. Оглянулся — сняли лейтенанта. Колени подогнулись и Федор, не удержавшись, упал, больно ударившись об землю...
Что такое? Его кто-то несет на носилках? Не попал ли немцам в лапы?! Приоткрыл веки и увидел красный крест на сумке идущего впереди. Нет, это наши. Тогда что? Он ранен? Вот беда. Где же его ранило? Когда сел отдохнуть? Пощупал себя: будто целый... Тогда это контузия... Это не впервой. Под Ржевом, когда в двух шагах взорвалась мина, земля, всколыхнувшись, как бы сама упала ему навстречу, обдав сырой испариной, вспыхнуло что-то перед ним и в следующий миг впал в густую чернильную темень.
А сейчас? Соображает, видит. Разве сердце жмет, как это бывает при тошноте да руки не слушаются. Он мог бы встать на ноги.
Носилки вдруг остановились. И над ним наклонился командир дивизии полковник Шкурин. Михаил Михайлович жмет руку Федору и мягко улыбается. Федор хотел было встать, да полковник запрещающе поднял руку. Все же с усилием сел, затем медленно, но достаточно уверенно встал. Собравшись с силой, отдал честь и стал докладывать. Своего голоса не слышал. Но полковник обнял его и похлопал по спине.
Его взяли с обеих сторон под мышки и повели куда-то. Когда остановились, увидел, как кто-то в плащ-палатке машет руками и шевелит губами. Оказывается, командир выступает перед строем.
Что за строй? Какая часть? Так и не понял Федор. Как потом выяснилось, докладывал Федор не командиру дивизии, а командиру соседнего полка полковнику Жидкову Ивану Ивановичу. Выступал майор Садыбеков Муса Шайкович, который непосредственно руководил снайперским движением в 234-м полку. Его так и не узнал. Майор привел сюда подразделение 259-го полка, которое должен был вести на ту же высоту с отметкой 237,2. Остановил носилки он, и он же рассказал бойцам, идущим в бой, как мужественно дралась снайперская группа Охлопкова против численно превосходящего противника и держала оборону в течение трех часов.
Когда на четвертый день вышел из медсанбата, полк находился на второй линии. От знакомых почти никого не осталось. Даже командир полка Ковалев Григорий Александрович, получив ранение, был отправлен в госпиталь. Его друзья Кутенев, Ганьшин, Сухов еще до боев за высоту были разбросаны по другим ротам. Из тех, кто был с ним, все, кроме двух раненых, погибли на высоте. Выходит, от снайперской группы полка остался он один. И ему, Охлопкову, в штабе полка высокий молодой майор, похвалив за то, что «не уронил чести советского воина», приказал идти в полковую разведку.
Таким образом, Охлопков пережил еще одно наступление, длившееся пятнадцать суток. Когда получил новое назначение, он не знал, что именно за бои на безымянной высоте будет представлен к награде. А в том наградном листе, заполненном спустя месяц после окончания Смоленской операции, будет сказано: «Сержант Охлопков в наступательных боях с 13-го по 31 августа 1943 года в районе деревни Ивашино Перечистинского ра'йона Смоленской области проявил стойкость и храбрость.
Находясь в боевых порядках пехоты, на высоте 237,2 28 августа 1943 года группа снайперов во главе с т. Охлопковым стойко и мужественно отбила три контратаки численно превосходящих сил противника.
За период боев с 13 по 28 августа он лично уничтожил 51 немецких солдат и офицеров, а всего на личном счету он имеет 219 убитых немцев. Во время сильного боя он был дважды контужен, но с поля боя не ушел, а продолжал оставаться на занятых рубежах и руководить группой снайперов.
В борьбе за Родину сержант Охлопков дважды награжден орденом Красной Звезды.
За проявленное мужество и храбрость в борьбе с немецкими оккупантами удостоен правительственной награды — орденом Красного Знамени.
ВРИО командира 234 стрелкового полка майор Длужневский. 2 октября 1943 г».
Нечего сказать, документ в описании событий точен.
Именно 28 августа, именно на той самой высоте группа бойцов отбила три контратаки, именно там Федор был дважды контужен, но с поля боя до подхода другого подразделения не ушел. И не ушел потому, что остался один. И ответственность за занятую позицию переходила к нему. Он знал, как сурово обходились в августе 1942 года с людьми даже за вынужденный отход с позиции и не желал ни в коем случае быть обвиненным в трусости, тем более в измене. В документе группа бойцов во главе с Охлопковым названа снайперской. На самом деле к тому времени группы снайперов уже не существовало.
Содержание наградного листа подтверждают и отрывки из газет.
«Перед боем, — так начиналась одна из заметок, — командир поставил нам, пяти снайперам задачу: прикрывать фланги наступающей пехоты... Действовали парами. Особенно успешно стреляли, когда немцы стали контратаковать... Снайпер Охлопков только за один боевой день сразил 17 гитлеровцев»{19} .
В другой заметке старшина Кутенев, делясь опытом снайперов в наступательных боях, отметит: «Особенно хороших результатов добился снайпер нашей группы Охлопков. Из своей снайперской винтовки за несколько дней вывел из строя расчеты двух станковых и двух ручных пулеметов... В течение шести дней он истребил 32 немца»{20} .
К тем же дням относится сообщение о том, что за один из последних дней недели шесть снайперов уничтожили 50, а Охлопков 11 фашистов{21}.
Неспроста так резко подскакивает снайперский счет. Уже к концу первой недели наступления группа Кутенева действовала не на стыке с соседями, выбирая себе удобную позицию, а в боевых порядках роты. К тому же снайперов стали использовать для выполнения различных заданий как обычных бойцов. Отсюда и начался распад группы. Борукчиев погиб на глазах. Федосеев получил ранение. Пройдет несколько дней и узнает, что Катионов оказался в ординарцах, что Сухов с Ганьшиным стали минометчиками, а сам Кутенев направлен на командирские курсы. Конечно же, Федор обрадуется, что друзья остались живы. Но насколько долго судьба их разлучила, соберутся ли они когда-нибудь вместе? Этого Федор не знал и не мог знать...
Долгожданное наступление
Погода на удивление ясная. Она как бы дает дополнительную возможность для успешного начала наступления.
Августовское наступление шло в дни беспрерывных дождей. И сколько ни месили грязь, желаемого не достигли тогда. А сейчас Федору чудится, что завершись сегодняшнее удачно, победа станет намного ближе. И он идет увереннее, чем когда-либо раньше.
На то были свои основания...
Раньше. 179-я дивизия во исполнение приказа командующего фронтом в районе Ивашино участвовала в прорыве сильно укрепленной позиции противника . За шесть дней боев продвинувшись на 4 — 5 километров, дивизия освободила несколько населенных пунктов, в том числе Ивашино и вышла на второй эшелон. Пополнив свои ряды, воевала в течение семи дней и ночей беспрерывно.
Бились как рыба об лед, как под Ржевом, без танков и артиллерии.
Нынче. Дивизия, находясь во втором эшелоне 91-го корпуса, участвует в наступлении с 11 сентября. Через четыре дня оказалась в позиции 306-й дивизии и имеет задачи идти на юг с наступающими частями этой дивизии.
«Дивизия 15 сентября 1943 года переброшена в местечко, что на три километра западнее станции Перечистое. Здесь ею получено задание преследовать отступающего противника по направлению города Демидов»{22}.
Жертвы немалые, а все же продвигаются вперед...
Раньше. Дивизия, как и весь фронт, видимых результатов не добилась. Объясняя, почему не удалось наступление на Калининском фронте, бывший командующий фронтом Маршал Советского Союза А. И. Еременко в своей книге, вышедшей в 1969 году, пишет: «Однако наши действия сковали крупную группировку врага, не дали ему возможности использовать резервы на Орловско-Курской дуге, где решалась основная задача летне-осенней кампании 1943 года»{23} .
Все старания казались тщетными.
Нынче. Удалось же выгнать фашиста с насиженных мест, где он зарылся. Когда дивизия прибыла сюда, вторая позиция главной полосы обороны противника была уже взята.
За так называемую третью позицию дивизия дралась целый день. Траншеи, напоминавшие замысловатую паутину, тянулись на четыре километра. Ходы сообщения со множеством пулеметных ячеек, гнезд для пушек, противотанковые рвы. Перед передним краем — двойное проволочное заграждение, пустые островки минных полей. Зато меньше дзотов. Огневые точки фашисты понаставили непосредственно в ячейках траншей. Солдатских землянок тоже не видно. Вместо них около огневых точек оборудованы ниши. Потолок из жердей, стены деревянные или из железных листов.
Такое укрепление перемололи артиллерия и авиация. За артподготовкой «петляковы», прилетая стаей, обрушили на головы фашистов массу бомб. Затем над траншеями пронеслись штурмовики и пикировщики.
Аж дух захватывает. Солдату среди невероятного грохота боя так и хотелось крикнуть: «Так их, миленькие!»
Раньше. В августе артподготовка длилась где-то минут десять. Только в первый день перед наступлением наши пушки били до 35 минут. Из-за нехватки снарядов дивизия в день наступала не больше пяти часов.
Встанешь — фашист тут же заставлял прижаться к земле. И наступления так и не получилось.
Нынче. После того, как артиллерия и авиация шквалом огня накроют укрепления противника, встает пехота с криком «Ура!» на штурм. При такой поддержке каждый раз продвигаешься вперед на несколько сот метров.
Итак, началось настоящее наступление. Солдат видит, чует это.
234-й полк пошел в атаку с флангов. Такая тактика имела цель обмануть противника. Как только фашисты начали бить по идущим взводам, с флангов встали роты, которые и должны были решить судьбу боя. Вскоре за траншеей фашистов также грянуло «Ура!», затрещали автоматы, стали рваться гранаты. Это действовал взвод автоматчиков, присланный туда еще до рассвета. Противник, не выдержав, вынужден был отступить.
От передового края первой, главной, полосы до второй, дополнительной, оказалось восемь километров. Между этими полосами было несколько опорных пунктов. Один из таких пунктов оказал сопротивление в течение трех часов. На второй полосе, наоборот, дзотов было много — на участке с километр сразу бьют 6 — 7 пулеметных точек. Дивизия все это расчистила за один день.
Федор уже видит конкретный результат: как прошлась артподготовка, тут же атака, как поднялись в атаку, так и продвинулись вперед. И не испытывал чувства безысходности, беспомощности, как бывало иногда.
На четвертый день, когда была взята третья полоса, фашистов не стало видно. Танки с пехотой устремились вперед. Затем двинулись пешие роты, артиллерия, минометные взводы, штаб полка, медсанбат, хозяйственная рота — все живое, образовав длинную вереницу обоза, тронулось и двинулось на юго-запад. Федору показалось, что в 1941 году наступление было более легким на подъем. Тогда артиллерии было совсем мало. Интенданты, медсанбат, другие службы ему и на глаза не попадались. Сейчас все пришло в движение почти сразу и вместе.
Саперы, идя впереди, рубят и настилают жерди, сучья. Но телеги, особенно пушки, часто проваливаются.
Взвод, где шел Охлопков, прикрепили за батареей 150-миллиметровых гаубиц. И вытаскивание из грязи пушек, и возня с лошадьми стали обязанностью солдата.
А лошадей разных много. Тонконогие рысаки, совсем Дикие лошади и обыкновенные клячи в одной упряжке тянули тяжелые пушки. У каждой свой норов, но, как перестают тянуть упряжь, хлещут нещадно и тех, и Других. И лошади хрипели, ржали, поднимаясь на дыбы и отбиваясь передними ногами.
Одну такую скотину, привязанную у обочины дороги к березке, командир взвода велел Охлопкову взять «на всякий случай». Он шел с ней долго. Где травка гуще, останавливался и давал ей немного «перекусить». Скоро лошадка вроде привыкла к нему и по пустякам уже не дергалась. Однажды, приведя ее в овраг напиться, потрогал за холку. Лошадка не дернулась. И Федор взял да сел на нее верхом. Он знал, что якутская лошадь не любит, когда дергают за уздцы или прижимают каблуками бок. Может, и у этой такой же норов? И, сидя верхом, уздцы Федор держит свободно, пятками не касается ее туловища. Будто так ей нравится: идёт спокойно.
Не успел привыкнуть к низкорослой, очень похожей на якутскую, лошадке, ее забрали в упряжь гаубицы вместо сломавшей себе ногу лошади. Отдавая ее артиллеристам, хотел сказать что-нибудь такое, к чему те непременно бы прислушались, но у него вырвалось только: «Не гоните больно». В тот миг Федору показалось, что перед ним самая обыкновенная якутская лошадь из его родных мест.
К вечеру враг дал о себе знать.
Как началась перестрелка, отделение Охлопкова получило задание уничтожить расчет пулемета, бьющего с бешеным усердием. Фашист устроился высоко на косогоре. Оттуда ему очень удобно не дать нашим пройти по распадку и развить атаку по обеим сторонам. Охлопков, не мешкая, вывел отделение на гору, и двумя меткими выстрелами уничтожил расчет. Однако, как только начали забираться на другой косогор, пулемет заработал с новой силой. Взвод был вынужден залечь. Пользуясь тем, что отделение шло со значительным опережением, бойцы прижались к крутой стене гор, где не доставали вражеские пули. «Нет, по распадку нельзя», — мелькнуло в голове Федора, и он стал карабкаться вверх по крутому склону.
Очистив путь дружными взрывами гранат, взвод поверху снова продвинулся вперед. Преследование врага можно было бы считать удачным, если бы многие бойцы не нарвались на мины.
С наступлением темноты враг преподнес другой сюрприз. Сначала послышался гул вражеских самолетов. На этот приближающийся гул мало кто обратил внимание. Но вдруг в небе вспыхнули зеленоватые ракеты: это фашист освещал идущий по дороге обоз. Когда раздалась многократная команда «Воздух!», гул слышался уже почти над головой. Ох, как неповоротливы крупные пушки на конных тягах! Некоторые кое-как сумели выйти за обочину, иные беспомощно крутились среди дороги. Пришлось срезать лямки и гнать лошадей в лес. Среди этой суматохи снова вспыхнула зеленоватая завеса яркого света. Федору показалось, что свет держался очень долго: кругом все видно, как на ладони. Штурмовики, идя парами, сначала прошли на восток, затем вторым заходом пронеслись обратно. И при каждом заходе лил свинцовый дождь.
Во время ночного налета почти никто не погиб. Но было очень много поломок, ушло несколько лошадей. И потому, оставив артиллерию на попечение одной роты, пришлось ночевать недалеко в лесу.
Под утро был объявлен привал. Тут-то догнало и прошло два батальона. Машин гораздо больше, чем у них, бойцы на машинах едут с песней. Когда справлялись кто они, откуда, те отвечали: «Мы — белгородцы». Это, оказывается, проехала гвардия.
А здесь латали поломки, приводили в порядок лямки, сбруи, искали ушедших лошадей. По приказу командира взвода, отделение Охлопкова ремонтировало телеги. И в этом деле Федор оказался способнее: ловчей других завязывал порванные лямки, выпрямлял изогнутые части. Для одной телеги смастерили новое дышло. Когда хотели было запрячь лошадей, оказалось, кто-то привязал их так, что не смогли развязать. Развязал узел Федор и научил ездового якутскому приему привязывания лошадей к коновязи.
— Это же морской узел. Только на один прием меньше, — удивился командир батареи. — Без передка пушку, оказывается, можно и так привязать к лямкам.
Старший лейтенант позвал к себе рядовых и научил их с помощью Федора завязывать новый узел.
По приказу, отданному после обеда, вся дивизия должна была ночью двинуться до позиции 306-й дивизии. Совершив марш-бросок, ночью того же дня дивизия сходу вступила в бой и до 22 сентября наступала беспрерывно по лесам, болотам. И части обеспечения, и тяжелая артиллерия сильно отстали. Вместе с пехотой смогли пойти лишь минометные роты. Снаряды или везли на телегах, или вьюками на животных.
Пришлось попотеть изрядно: и люди, и лошади шли то по пыльным дорогам, то по еле заметным тропинкам. К тому же надоедливо наседали пауты, мошкара. Когда приходилось месить болото, не было отбоя от мелкого черного комара, который густо садился на спины лошадей и на одежду людей. Тут и частые стычки с отходящими частями противника.
Однажды подходили к речке Гобза. Эту речку Федор знал. В ее верховьях еще в первых числах сентября ходили на разведку. Тогда в ночной тьме разведчики чуть было не попались в лапы немцам. После того, как группа захвата достала «языка», прикрывающая группа должна была отойти к речке. Федор крякнул «уткой» дважды, осторожно стал отходить в сторону реки. Вдруг наступил на что-то мягкое. «Это же окоп», — мелькнуло в голове, и Федор, отойдя назад, распластал руки. Но разве увидишь что в темноте? Двое, наткнувшись на него, остановились. А третий наступил на насыпь, видимо, еще глубже, и тут же стало слышно, как сыплется песок в окоп.
Дальше случилось такое, что Федор даже не успел сообразить, что к чему. Как заорет из окопа фашист, тут же началась бешеная стрельба — сначала недружная, наобум, потом, как взвились ракеты, прицельная. Федор, давая возможность уйти своим, с обрыва открыл ответный огонь из автомата. Скоро сам, скрываясь за старым мостом, стал отходить. На другом берегу никого не застал. Когда дошел до условленного места, сидел Сухов. «Группа захвата прошла, вот», — и он сунул Федору ветвь сосны — знак, что здесь ребята уже были. Неизвестно было, что стало с их ребятами. В надежде набрести на них, шли, петляя каждые триста-четыреста шагов. Под утро в сумерках наткнулись не на своих, а на двух фашистов, видимо, тоже сбившихся с пути. Когда пришли в разведроту, приведя пленного, ребята, к счастью, уже спали на чьей-то плащ-палатке. Командир допросил через переводчика фашиста и махнул рукой, дав понять, что не того привели. Он же сделал замечание: «Кто же потерялся, они или вы сами? В следующий раз за такое дело наказания вам не миновать!»
Эту строгость Охлопков воспринял без обиды. Он был рад тому, что два молодых разведчика вернулись целыми и невредимыми. Сухов, впервые побывавший в разведке, с удовольствием рассказывал ребятам, как в лесу из двух фрицев одного «успокоили» прикладом, а другого взяли «на испуг» и забрали с собой.
На самом деле было не совсем так... Охлопков шел впереди в шагах пяти-шести, вдруг отскочил в сторону и нырнул под крону большой сосны. Сухов в то же мгновение заметил, что к ним навстречу идут самые что ни есть настоящие фашисты: в касках, с автоматами наперевес. «Зачем прятаться? Надо бы открыть огонь!» — с этой мыслью Сухов последовал примеру Охлопкова. Тут же услышал резкий удар с необычным треском. Удара самого не видел, а увидел, как упал фашист и как в следующий миг Охлопков приставил ствол автомата ко второму фашисту с криком «Хэндэ хох!»
— Где ты? А ну, сними автомат!
Пока Сухов снимал автомат с фашиста, его напарник начал приходить в сознание.
— Кончай его! Не давай орать! Быстрей! Ну, чему те бя учили?! Ну!
Об этом Сухов не стал рассказывать ребятам. И не только из-за того, что те могли его обсмеять, просто не хотел вспоминать подробностей той скоротечной схватки в лесу. В тот вечер Сухов долго не мог заснуть и во сне видел, как Охлопков сам одним ударом кинжала между шеей и ключицей прикончил пытавшегося встать фашиста, отодвинув несправившегося Сухова. Он раньше никогда не видел, чтоб так близко от него кончали человека.
Его поразила быстрота и ловкость содеянного в лесу. А к Охлопкову стал испытывать двоякое чувство: уважал и побаивался одновременно. Этот самый обыкновенный, низкорослый, на вид щуплый, загорелый до черноты человек в бою преображался, становился внушительным или, как говорил Сухов, от него веяло неукротимой силой.
Как песчаная дорога повернула налево, долгожданная речка Гобза показалась вся сразу, будто кто невидимый распахнул занавес. Видя тихую гладь речки, протекавшей темной полоской меж пологих песков, люди и лошади устремились к ней напиться. Кто-то сунул в руку Федору уздцы и он побежал рядом с рвущейся к воде лошадью. Тут послышались крики: «Немцы! Немцы!» и кое-кто стал отстреливаться. «Засада! Не видите?!» — пролетел мимо и такой крик. За речкой немцы расположились вдоль невысокого зеленого берега.
От фашистов можно ожидать чего угодно. Все же не будут устраивать засаду вот так, на самой середине поймы. Скоро стало ясно, что немцы тоже шли на переправу. Попытались было прорваться на двух танках, но это им не удалось. И тогда устремились на запад.
Наши преследовать не стали, только несколько усилили огонь, чтобы те побыстрее убрались. Между тем все живое неудержимо тянулось к реке. Слышны были одиночные выстрелы. На середине речки ярким пламенем горел только что подбитый танк. В нем что-то грохнуло, потом второй, третий раз. И от сильного взрыва отлетела башня, объятая красно-черным огнем. Раздалось еще два-три взрыва, вода так бурлила и исходила паром, будто стала гореть сама. Эти взрывы на несколько минут остановили лишь тех, кто находился вблизи от него.
Начавшаяся сутолока продолжалась часа полтора. Едва успев напиться, смахнув с лица пот и грязь, Федор все это время помогал артиллеристам. Возня с лошадьми и проваливающимися почти на каждом шагу пушками поглотила его так, что он ничего вокруг и не видел.
Зато, когда двинулись, наконец, в путь по той самой дороге, по которой только что ушли немцы, Федор неожиданно для себя заметил на телеге раненого в живот человека, одетого в телогрейку. Живот перетянул ему ремнем, но все же кишки виднелись из-под полы. А раненый сидел, ухмылялся и даже шуточки отпускал:
— Вишь, чемодан распоролся. Взрыв слыхал? Так это мой животик лопнул! Да, да!
К полудню взяли две деревни без единого выстрела. Из третьей немцы ушли уже после короткой, но сильной перестрелки. Когда деревня была полностью очищена и взвод выходил на дорогу, Федор устроился перемотать обмотку. Только хотел было встать, тут мимо дома пробежали четверо фашистов. Федор успел сделать два выстрела, хотел было пустить третью пулю, но оставшиеся в живых два немца уже исчезли в овраге. Нельзя было их упускать, и Федор бросился следом.
В овраге, крадучись, шел меж кустами и вдруг увидел спину фашиста, пытающегося догнать мальчишку. Тот обреченно беззвучно хныкал и делал заячьи зигзаги, а немец пытался ударить его прикладом. Как раздался выстрел, фашист рухнул прямо на ребенка. Федор подбежал, отодвинув огромного умирающего дылду, поднял оторопевшего от испуга мальчика. Чтобы успокоить его, хотел было сказать что-то ласковое, но неожиданно кто-то повис у него на спине. «Это второй!» — промелькнуло в голове, схватился за кинжал с намерением ударить через плечо, но в тот же миг на его грудь упали рыжеватые длинные косы. Перекинув через плечо напавшего, Федор увидел, к своему удивлению, женщину. Она, не то плача, не то причитая вскочила и стала обнимать, целовать наобум.
— Спасибо, наш спаситель! Спасибо, солдат! До смерти не забуду! Спасибо...
Освобождаясь из объятий женщины и вытерев лицо, спрятал кинжал в ножны и сделал вид, что улыбается.
— Миленький, успокойся, все прошло... Не бойся, золотце мое... — Женщина взволнованно, с щемящей нежностью целовала сына, 6 — 7-летнего пацана, поправила на нем одежонку, погладила по головке.
Видя, что мальчик успокоился, стала приводить в порядок себя: вытерла слезы с лица, поправила косы. И тут же скороговоркой начала рассказывать.
Испугавшись перестрелки, прихватила своих детей и спряталась в кустах вот этого оврага. Когда стрельба кончилась, они пошли в сторону деревни. Но тут грянуло два выстрела. Мать с детьми снова залегли под кустом. Там то и увидели фашиста. Он остановился возле них, оглянулся и отпрянул в сторону. Но тотчас же вернулся, держа автомат наперевес. Тут-то пацан не выдержал, встал да побежал.
К концу рассказа женщина даже улыбнулась. Тут не по себе стало Федору. Если бы ударил, то мог сиротами оставить этих двух малышей...
— Фашистов двое было. Куда делся второй? — спро сил Федор у женщины.
—Я видела только одного.
—Где они могли разойтись? Ну, до свидания, — Фе дор быстро зашагал между кустами.
Когда выходил из зарослей кустов, те трое, которых он спас, взявшись за руку, поднимались на пригорок. На ясном горизонте видел, как маячили головки двух пацанов и их матери.
В части Федора поджидала приятная не только для него новость. Во время обеда сообщили о том, что взят город Духовщина — один из основных опорных пунктов противника и что Москва салютовала в честь войск Калининского фронта. Эту весть все восприняли с воодушевлением. Какой-то весельчак пустил даже шутку: «Аи, как здорово, а мы тут сидим, салютуем своему повару за свежую картошку».
Вечером того же дня у Охлопкова состоялось знакомство с человеком, который запомнился надолго.
— Вот тебе снайпер Червяков, он пока будет твоим напарником. — Так рекомендовал молоденький старшина широкоплечего, плотного, русоволосого солдата. — При переправе реки понадобитесь для особого задания командира роты.
Как заметил Федор на следующий день, этот Червяков ползал на локтях, силой рук. «На какой черт нужен мне такой?» — подумал Федор и после первой же атаки спросил у своего нового напарника, отчего.
— Знаешь, ноги еще слабые...
—Что такое? Почему так?
Червяков, лежа на дне окопа, внимательно посмотрев на нового знакомого, начал с того, что он бывший моряк. Оказывается, он служил на Балтике в морской пехоте. Однажды катер, на котором вышли в море, разорвало торпедой, что называется, пополам. Торпеда, проскочив под носом катера, взорвалась в метрах десяти от него. Что дальше было, моряк не помнил. Очнулся лишь тогда, когда их взяли на борт другого, подоспевшего на помощь катера. Тогда он сам, вроде, целехонек остался, да ноги вот перестали слушаться. То ли ударная волна так подействовала, то ли какая «ниточка» порвалась в мышцах? Это ему неизвестно. И что странно, после лечения в госпитале мог сделать сколько угодно приседаний, мог и плясать. Это и помогло ему пройти комиссию. Но когда начинает ползать по-пластунски, ноги быстро устают и поэтому приходится прибегать к силе рук. Почему он обрек себя на такие испытания, и что заставило его так рваться на фронт, Федор не стал спрашивать.
И этот странный Червяков очень скоро показал, на что способен, как стрелок. После того, как противник, не дав в течение полутора суток переправиться через Касплю, наконец, отступил, взвод, к которому были прикреплены Охлопков с Червяковым, в тот день получил задание прикрыть переправу батарей артиллерии. Под конец переправились третье отделение и минометная рота, также поддержавшая пехотинцев с восточного берега; Охлопков и Червяков, как перейдут реку те последние подразделения, должны были встать и присоединиться к взводу.
Вдруг послышалась немецкая речь. Федор обернулся и глазам своим не поверил: вдоль реки шли человек двадцать с тремя навьюченными лошадьми. Шли быстро, то шагом, то рысцой. Сделав знак Червякову «делай как я», тихо стал отползать назад, затем на четвереньках вышел за поворот берега и, встав на ноги, побежал по низине. Обогнув небольшой островок, снова зашел в пойму и прыгнул в неглубокую яму, полную весенней талой водой.
Как только напарник нашел удобное для себя место, Федор открыл огонь по немцам, чуть отошедшим от них. Червяков сразу понял замысел Охлопкова и тоже стал бить идущих сзади.
За считанные секунды уложили шестерых. Гитлеровцы наугад открыли ответный огонь. Федор прицелился в офицера, взявшего за уздцы лошадь и размахивающего пистолетом. Гитлеровцы, отходя, были прижаты к реке и тут же попали под огонь переправившегося через реку отделения. Теперь они были вынуждены отпрянуть назад и скоро на пойме не осталось ни одного фашиста. Червяков встал и, оглаживая лицо от недавних больных ударов осколков камней и песка, собрался было спуститься к реке, как с противоположного берега раздался выстрел. Федор, пока фашист готовился ко второму выстрелу, почти не целясь, опередил его. Бойцы по пути поймали двух лошадей, бегавших ошалело то туда, то сюда.
— Смотри, — Червяков показал пальцем дыру на галифе и, как бы извиняясь за свою неосторожность, добавил: — Почему ты сюда побежал, сразу не понял. Потом только дошло...
Федор даже и не расслышал, что сказал Червяков, однако кивнул в знак согласия. В ушах его еще трещат хлопки выстрелов. Притом так звонко, будто раскрылся череп. С этим странным звоном в ушах он подошел к бойцам своего, отделения. К нему и Червякову вышел командир, поздоровался за руку и улыбался, видимо, благодарил. Охлопков и сейчас толком ничего не расслышал, но, догадываясь о чем речь, ответил кивком. Сержант почему-то пошел и пересчитал убитых. Потом снял полевую сумку с немецкого офицера и, накинув через плечо, вернулся в отделение.
— Ваших 20, наших 5, — с этими словами сержант стал подниматься по склону берега.
На этот раз Федор довольно четко услышал слова сержанта и про себя удивился точности его подсчета. Шагая за отделением по берегу, он обернулся и увидел, что отсюда были видны действительно всего пять трупов. Федору казалось, что перестрелка длилась всего несколько минут. И за эти считанные минуты полегло более двадцати фашистов. Если бы его попросили объяснить этот невероятный случай, то вряд ли смог сказать что-либо убедительное. Откуда взялись немцы? Как они могли выйти так неосмотрительно к переправе?
О том, как воевали в тот день Охлопков и Червяков, газета «Защитник Отечества» сообщила следующее:
«При наступлении на деревню снайперы Охлопков и Червяков выдвинулись на фланг своего подразделения. Меткими выстрелами они истребили за день 20 вражеских солдат. Своим огнем снайперы помогли стрелкам быстрее продвинуться вперед»{24} .
После перехода Охлопкова в 259-й полк, это было первым о нем упоминанием в печати.
В тот день взяли еще одну деревню. И вскоре противник исчез совсем, будто провалился сквозь землю. На перевале бойцы хлебали свежие щи с таким удовольствием, будто гул войны, доносящийся издалека, их не касался. Давно не было такого шумного и веселого обеда. Настроение бойцов поднялось не только от хороших щей. Во время обеда политрук объявил о том, что войсками 43-й и 4-й ударной армий взят город Демидов. Значит, по крайней мере завтра соприкосновения с противником не будет.
Но через несколько дней положение стало осложняться. Долгие, нудные дожди, рано наступившая осень с ее слякотью и пронизывающими холодными ветрами, бездорожье, непролазная грязь, усиление сопротивления противника еще более обременили и без того тяжелую жизнь солдата. Казалось, нельзя было выдержать такого шествия с боями по лесам и болотам, ночевок в мокром окопе или где-то под деревом и ежедневного, ежечасного тяжкого труда. Все же, несмотря ни на что, наступление продолжалось.
259-й полк с другими частями 43-й армии вступил в Белоруссию. И здесь солдат не встретил ничего такого, от чего он мог бы облегченно вздохнуть. Наоборот все, что он видел на каждом шагу, будоражило, раздражало его сознание, его душу. В какую деревню ни вступит, заставал одно лишь пепелище. От деревень торчали одни трубы печей — это зловещие свидетели ужасающей боли, которая прошлась по многострадальной земле. Целыми неделями солдаты не видели живых людей. Зато везде — на улицах, около сожженных домов, в сараях, за деревнями — валялись трупы.
Живых людей на территории Белоруссии впервые увидели после взятия деревни Колышки. В нескольких уцелевших от огня домах ютились дети, старики, раненые. Видимо, и они были бы сожжены и уничтожены, если бы тот самый гвардейский полк, переброшенный сюда с Белгорода, не создал угрозу окружения.
Начиная с Колышек, на дорогах люди стали появляться чаще. Исхудалые, едва прикрытые тряпьем, встречали солдат с радушием, старались в чем-то помочь, делились всем, что имели.
Однажды во время привала из леса пришло человек тридцать. Эти люди, назвавшие себя партизанами, Федору показались старыми. Подкрепившись, один из них — бородач — попросил у него курево. Пользуясь случаем, Федор стал допытываться:
— Тебе, пожилому, не трудно в партизанах ходить?
—Что ты говоришь? Сейчас разве такое время, чтобы обращать внимание на возраст и невзгоды? Я-то не старый. Мне девятнадцать, дяденька...
Федор, не скрывая удивления, еще раз посмотрел на бородача и не мог поверить, хотя глаза у того и впрямь были молодыми.
— А она тоже молодая? — Федор кивнул головой в ту сторону, где сидела женщина, одетая сверх темного платья с широким подолом в рваный ватник.
—Она? Катя, тут интересуются годками твоими. Что скажешь любопытным?
—Ой ли! Нет у меня секретов. Через три месяца пой дет двадцать пятый. Имею сына. Вдова красного командира. — Женщина еще что-то хотела сказать, но ограничилась неодобрительным взглядом.
Куда ни шло с этими партизанами. Но вот встречу, случившуюся как-то раз на большаке, не ожидал никак.
Бойцы шли по шоссе. Когда взвод почему-то замедлил шаг и пошел тихо, Федору бросилась в глаза те лежка, которую тащили вместо лошади дети. Два пацана семи-восьми лет в лохмотьях тянули лямки спереди, а третий, более старший, толкал сзади. На тележке среди всякой скарби сидела девочка в плащ-палатке, видимо, накинутой кем-то из колонны. Дети все исхудалые, руки-ноги как соломинки да еще покрыты чешуйчатым лишаем, головки тоже с лишаем. Дети на людей с оружием глядели настороженно. Только старший из них изобразил подобие улыбки. Наверно, он понял, что идут свои. На тележку детям уже кто-то успел положить пакетики НЗ, куда вложены кусок свинины, сухари, концентраты. Федор, часто моргая от подступивших слез, тоже хотел было отдать свой пакет этим несчастным детям войны. Тут, откуда ни возьмись, появился сорванец и сам вырвал пакет из его рук.
Как избавиться от страшного бедствия, которое царило везде и всюду?! Федора, в такие минуты обуревала неуемная злость, которая просила немедленного выхода.
На войне зло вытесняется злом, смерть очищается смертью. И Охлопков в боях за два населенных пункта на земле Белоруссии уничтожил 17 фашистов{25} . Это казалось ему небольшой толикой против того огромного зла, причиняемого войной. А надо бить врага еще больше, еще хлеще, чтобы ходить с чистой совестью перед всеми измученными, натерпевшимися людьми.
На большаке Сураж
Ясно было кому угодно, что враг дорогу Сураж — Витебск так просто не уступит. Но сегодня рано утром случилось нечто невероятное.
Шли «тигры» сквозь рваный морозный дымок, поблескивая траками гусениц. Время от времени из стволов выплевывали пучки пламени. Их сопровождали тяжелые самоходные орудия — «фердинанды». Из нервно дергающихся стволов «фердинандов» также выскакивали огненные столбы. За ними шли «пантеры». По бокам шоссе — средние и легкие танки. И все в шахматном порядке...
Шли грозно. Земля тряслась так нервно, что хотелось встать и побежать, сломя голову.
— Не бойтесь, наши близко! — По цепи еле слышно прошло успокаивающее сообщение.
Гул моторов, скрежетание гусениц, взрывы снарядов — все это, слившись в невероятно протяжный гром, надвигалось все ближе. Но когда колонна, гремя, грохоча, поливая во все три стороны огнем, почти поравнялась, Федор понял, что она проходящая и на какое-то мгновение стал любоваться ею: шли так четко, будто привязаны друг к другу невидимым стальным тросом.
И вдруг на позицию, где расположилась снайперская группа, стремительно двинулись «тигр» и два средних танка. Башня «тигра» поворачивалась то налево, то направо, как голова совы, ищущей жертву. И каждый раз изрыгала огонь, два пулемета били одновременно. В двадцати метрах от окопов «тигр», как бы уточняя свой путь, замедлил ход и повертел дымящими стволами. Когда перед ним взорвались связки гранат, вздрогнув, с ревом дал полный ход вперед. Над окопами пролетали со свистом огненные струи. Танк настолько приблизился, что заслонил сначала горизонт, потом всю четверть неба. Сам, как этакое чудовище, дышит, даже меняется в цвете — темно-коричневая броня со свастикой становилась в один миг ржавой, в другое мгновение приобретала зеленоватый оттенок. Запах, схожий с запахом слюны рассерженного медведя, дурманил голову. Когда «тигр» с душераздирающим скрежетом прошел, обвалилась траншея, засыпав землей все, что было в ней. Прижимаясь к уцелевшей стенке траншеи, Федор понял, что опасность быть раздавленным миновала, и тут же стал искать глазами своих. Солоухин стреляет в «тигра» из винтовки. Ганьшин кричит что-то, а тот не слышит. У второго новичка лицо посинело, как полотно. Ибрагимов замахнулся было бросить гранату, тут же схватили его за руку. Тогда парень, положив свою единственную гранату перед собой, беспомощно прислонился к траншее. Его страх тут же согнал Ганьшин: он взял его за шкирку и, приподняв, потряс слегка.
Беда случилась недалеко от них. «Тигр» раздавил пулеметчика. Он лежал справа в хорошо оборудованной ячейке. Его размесило вместе со стенками ячейки. Боец с противотанковым оружием также исчез мгновенно. Федор подбежал к торчавшему стволу и стал вытаскивать его. «Живой, а?» — с этой мыслью поднял бревно, лежащее поперек, и стащил с солдата. И тут из кучи земли появилась, чертыхаясь, кашляя, выплевывая попавшую в рот землю, человеческая голова. Когда Федор помог ему вырваться, тот первым делом осмотрел свое оружие и бессильно потряс кулаком в сторону, куда ушел «тигр».
Федор, для очистки совести, кинул вдогонку гранату. Бросили и Ибрагимов, и Ганьшин. Однако тот даже не дрогнул. «Эх, была бы бутылка со смесью! Горел бы ты синим пламенем...» — выругался в душе Федор.
Солоухин выстрелил из снайперской винтовки, пытаясь попасть в заднюю щель.
Когда «тигр» отошел и с явным намерением догнать колонну, прибавил ход, Ганьшин накрутил «козью ножку» и все по очереди жадно стали глотать махорочный дым. Пальцы дрожат и «козья ножка» прыгает в руках. Тут послышался крик:
— «Тигр», «тигр» горит!
И на самом деле «тигр» запылал черным дымом в пятидесяти шагах от них. Он шатался из стороны в сторону как пьяный. Вокруг башни вовсю полыхало пламя, как бы стараясь отделить его от самого танка. Скоро танк, содрогнувшись, замер, затем накренился на бок и остановился намертво.
— Сейчас выскочат! — вместо команды вырвалось у Охлопкова.
Экипаж «тигра», и вправду, стал вываливаться через задний люк. «Смотри-ка, вон где отхожее место у этого чудовища», — подумал Федор с ухмылкой. Тех, кто выходил, снайперы тут же щелкали, как орешки. Когда выскочил четвертый по счету член экипажа, «тигр» сильно вздрогнул. Судя по дыму и огню, в танке взорвались снаряды. Скоро черный дым перестал клубиться, его заменило яркое красное пламя. Потом пламя стало светлеть, будто горело не железо, а скирда соломы.
За гибелью танка, свернувшегося с шоссе, чтобы прикрыть свою колонну, долго наблюдать не дали: послышался позывной звук трубы.
— Оборудуйте окоп. Солоухин, давай патроны и гранаты! — Охлопков отдал приказ и сам, схватив лопатку, стал откидывать завалившую траншею землю.
Вчера утром, где сейчас снайперы копают себе окоп, немец бил огнем из дзотов, хлестал из пулеметов и автоматов. На гребне сновали взад и вперед гитлеровцы. Скоро по ним била уже наша артиллерия, бомбили «ильюшины», под конец запела сама «катюша». В завершение встала в атаку пехота. На длинном гребне немецкие укрепления наши разбили, не оставляя камня на камне и бойцам показалось, что сопротивление противника сломлено. А сегодня мощным прорывом прошелся его танковый корпус, нагоняя страх и смятение. 198
— Куда делся немец? Что, весь вышел? — Спросил Ибрагимов с недоумением.
— Потерпи немного, заявится- Лучше займись делом.
—Каким таким делом?
—На круговую готовься. Окоп у тебя готовый?
—А-а
В который раз Федор поглядел на опушку леса, откуда, по его предположениям, ожидалось появление противника. Пока ничего подозрительного не замечалось. А на правом фланге бой ничуть не утихает. Здесь, кажется, у наших потери незначительные: то тут, то там по старой траншее маячат головы, видно, кидают наверх землю. Бойко устраивает себе «гнездо» и тот самый бронебойщик, которого чуть было заживо не закопал «тигр».
Прошелся командир роты, одобрительно заметил: «Отлично! Только не опережайте артиллеристов!»
Федор чуть подравнял окоп. Зато старательно раскидал все то, что могло мешать ему выскочить, соорудил с двух сторон ступеньки из обломков бетона. А впереди окопа накидал жердей, вытащив их из траншеи. Затем лег и стал прикидывать откуда может появиться фашист и как его бить. Тут-то послышался усиливающийся шум моторов автомашин...
Немец долго не заставил себя ждать...
Первые его машины, появившись на шоссе, быстро проходят в расположение второй роты. Обстреливать их начали только слева и то как бы нехотя. Артиллерия молчит. Стараясь понять происходящее, Федор повернулся в сторону опушки леса. Там с утра окопались остатки той части, которая отсюда была выбита с треском. Но чувствуется, что им переброшена дополнительная сила. К чему бы это? Как только проскочит механизированная часть, фашист поднимется в атаку? Тогда что тянут артиллеристы? Начали бы... С шоссе ведь тоже поддержат.
Так оно и вышло. Начала вражеская артиллерия. Огонь ее, не очень-то плотный и длительный, оказался губительным. Враг не упустил воспользоваться точным знанием своих прежних позиций, ныне занятых нашими войсками. Если бы наши расположились только в старых траншеях противника, то немец сполна отомстил бы за вчерашний разнос.
Группа Охлопкова попала в самое пекло. Она спаслась только тем, что быстро перебралась в свежую воронку.
— По местам! — заорал Охлопков, когда утихли взрывы и, опрокинув лежащего на его ногах Солоухина, побежал к своему прежнему окопу. А там с двух сторон дымились две воронки. Ни патронов, ни гранат — все было уничтожено и перемешано с землей. Уцелели лишь жерди, брошенные перед окопами.
— Боец Солоухин, беги за боеприпасами! Быстрей! — крикнул Охлопков прямо в ухо Солоухину.
Враг уже подходил. За механизированной колонной подоспела и помощь. Несколько машин мчались обратно к опушке. Одна, перевернувшись колесами вверх, догорала на обочине шоссе. Снаряды минометов били в точки, и фашисты, подстегнутые этими частыми попаданиями, бежали изо всех сил вперед.
За несколько мгновений Федор уничтожил офицера, затем второго, огромного детину, несшего на себе станковой пулемет, и его напарника. Как кончилась обойма, побежал к своим. К счастью, окоп Ибрагимова остался цел, только немного завалило. Из-под земли быстро вытащили боеприпасы. Ганьшин с Ибрагимовым вовсю вели огонь, Федор, забрав у них гранату и пять обойм, возвратился к себе. Он стал бить по автоматчикам, которые шли перед ним парами.
Напор наступления усилился. И немцы кое-где вклинились между обороняющимися ротами. И на войне худа без добра не бывает. Враг теперь по нашим позициям артиллерийского огня уже не ведет, дабы не попасть в своих. А свист пуль над головой стал гуще. Патроны кончаются, а Солоухина нет. Одну пулю пустил в фашиста, который дал в его сторону короткую очередь. Вложив последнюю обойму в патронник, Федор подполз ближе к куче, лежавшей перед окопом, снял с винтовки снайперский прибор, отомкнул штык. К нему приближались двое. «Неужто конец? Нет, так просто не дамся!» — с криком встал во весь рост. Пуская пулю в идущего слева, увидел краем глаза, как второй прыгнул- на кучу. Федор, уклонившись от удара, отскочил направо. А фашист от силы собственного удара поскользнулся и провалился одной ногой в кучу. Скорее по инстинкту нанес удар, пропустил мимо ушей предсмертный крик и ощутил, как к нему бегут еще двое. Передний бежит в обход кучи. И Федор на него не кинулся. Наоборот, сделал вид, что пятится назад. Видя это второй фашист убыстрил ход, собираясь нанести удар в спину. В этот момент Федор, повернувшись, одной ногой присел на корточки, как делают охотники, встречая медведя с рогатиной. Фашист, ударив выше цели, сам напоролся на штык. Пока освобождал винтовку, очнулся первый и оказался на куче. Федор, не растерявшись, тут же, не целясь, выстрелил в него, после чего обессиленно распластался на спине.
— Уу-уу-уу... — с шумом выдохнул и стал жадно глотать воздух. Но тут же кто-то больно наступил на ногу и послышался крик:
—Федор, спасай! Федор!
«Ох, черт! Фашист с нашим дерется!» — Эта мысль вернула ему ясность. И он, что есть мочи, пнул в пятку фашиста. Но рухнул не один, а сразу два человека — фашист и... Солоухин! Рука фашиста была уже на рукояти кинжала, торчавшего у него на поясе.
Федор, вскочив, воткнул штык в подмышку фашиста. Пока вставал на ноги, Солоухин, вырвав винтовку из рук своего врага, с размаха ударил его в грудь. На лице Солоухина вспыхнула было гримаса, похожая на радость и торжество, но тут же, быстро отвернувшись при виде убитого, он забрал свою винтовку и побежал в сторону своего окопа.
Бой утихал. Фашисты отступают за шоссе. Вдогонку им Федор выпустил целую обойму, а затем сел на край окопа лицом к Солоухину и, вытирая пот рукавом гимнастерки, снова выдохнул с шумом:
— Уу... Такое не пожелал бы и недругу... — Воскликнул Федор по-якутски. Затем, сам того не замечая, крыл кого-то благим матом. Солоухин посмотрел на него с удивлением и слабо улыбнулся.
—Досталось нам_ — Сказал он с облегчением.
—Досталось.
—Страшно было?
—А как же.
— Да, жуть такая- Я его винтовку прижимаю к себе локтем. А он норовит кинуть меня в сторону да прикончить. Я держу изо всех сил. Бросил свою винтовку и хвать за правый рукав. Так долго возились. А падая, он увлек меня с собой и тут-то у меня сорвалась рука... Если бы не ты, то я уже был бы мертв.
— Ты чего раньше времени себя хоронишь? Выкрутился бы, — подбодрил парня Федор.
—Говоришь, страшно, а по тебе не видно, что ты испугался.
—Боялся, это точно. Но не за себя.
—Как это?
—Да так. Ты воюешь всего второй месяц, а я два го да.
—Ты не боишься умереть?
—Нет. Война слишком долго идет, вот этого я боюсь.
—Откуда ты знал, что нужно перед окопом жерди кидать? — Солоухин уже начал любопытствовать.
—Погоди, погоди... Сейчас команду дадут. Может, фашиста гнать пойдем.
Но батальон не стал преследовать отступающего противника. Артиллерия также прекратила огонь. И в наступившей тишине послышался другой шум, который все нарастал. Скоро стало понятно, что это гул танков. А если это возвращается танковая колонна немцев? Чем защищаться?
— Боец Солоухин, где гранаты?
—Две есть, вон они.
—Иди, посмотри у Ганьшина.
Скоро парень принес еще три гранаты. Все ручные.
— Связку умеешь делать?
Парень покачал головой. Пока Федор развязывал ремень винтовки и накручивал связку, уже появились из-за поворота шоссе первые танки.
— Наши! Наши идут! — Солоухин подпрыгнул на месте и побежал к Ибрагимову и Ганьшину.
Здорово, когда свои! Какой солдат при виде красных звезд на броне танков, поблескивающих их гусениц, красного флага, развевающегося над головным танком не будет радоваться! Это означает, что где-то близко разыгрался бой и колонна фашистских танков, которая так грозно прошла утром, разбита. Федора .обуяло такое чувство, будто сам сидел в одном из этих танков. Взрываются снаряды-одиночки, изредка просвистит шальная пуля, но на это солдат не обращает внимания. Ему кажется, что он сидит за броней и ему ничего не опасно. Вон идет его надежная защита!
Вдобавок пронеслись чуть выше деревьев наши истребители — «лавочкины».
— Федя... Федя... — Кто-то дергает за рукав. Обернулся — Ганьшин. Лицо бледное, будто покрытое мелом, курчавые пряди волос, торчащие из-под шапки-ушанки, мелко-мелко трясутся.
— Слышишь? Парней снарядом убило...
Как же так? Должен же был он, командир, предупредить их... От радости, наверняка, встали да размахивали руками... Солоухин лежал неподвижно, а Ибрагимов еще мучается, еле слышно зовет: «Эне, эне...»
Охлопкову хотелось кричать, ругать кого-то, но около него никого не оказалось. Скоро Ганьшин привел санитара. Они и понесли Ибрагимова, положив на носилки.
Когда вернулся Ганьшин, Охлопков уже заканчивал углублять окоп, чтобы зарыть туда Солоухина. Он даже не обернулся. Когда стали хоронить, появился политрук роты и распорядился сюда же принести еще несколько трупов.
После ружейного залпа прощания тот же политрук отдал вырезки из газет, взятые из карманов ребят. Охлопков и Ганьшин поставили крест, по списку политрука химическим карандашом вывели фамилии похороненных. Никто из них не молвил ни слова. Что говорить? Погибли ребята так неожиданно...
Вырезки газет Охлопков вытащил из кармана на следующий день, вернувшись с партийного собрания. Сидя под навесом, пристроенном к забору сгоревшего дома, стал перебирать. Вот и шарж, который вышел еще месяц назад. На первом плане он охотник: вокруг пояса висят добытые им белки. На втором — снайпер: на правой руке несет каски, сложенные друг на друга. Под рисунками написано: «До войны охотник Охлопков добывал сотни белок. В 1943 году знатный снайпер истребил более 200 фашистов»{26}.
Первый раз увидев этот шарж, Федор не пришел в восторг. Он скорее воспринял как нечто несерьезное, похожее на издевательство. Ведь в сентябре немцы сбрасывали же листовки, где были и карикатуры. На одном из них был изображен и он: глаза выпуклые как фары и были куда больше окуляра оптического прибора винтовки. А внизу угроза: «Охлопков, сдавайся! Тебя возьмем живьем или убьем!»
Конечно, разница между дружеским шаржем и фашистской листовкой ему была понятна. Но когда объяснили, что шарж посвящается только самым лучшим воинам фронта, он все равно махнул рукой.
Сейчас, держа в руках вырезку с шаржем, задумался. Если бы погиб он, а Солоухин остался жив? Тогда что? Тогда у одного солдата этот лоскуток был бы единственной памятью о другом солдате. А тут ребята любопытствуют, кто-то попросил показать и лоскуток пошел по рукам.
Какие ребята на войне погибают... Притом иногда совсем напрасно»
Солоухин пришел к ним в конце октября. В то время дивизия, находясь в резерве армии в районе деревень Загородино, Собашенки, пополняла свой состав. Его и несколько таких же молодых ребят приняли во вновь сколоченную снайперскую группу. С того момента прошло так мало времени, будто это было вчера. Однажды, когда шла учеба с новичками, мимо них прошел волк. Кто-то из ребят выстрелил. Затем начали стрелять другие. Выстрелов было произведено около десяти, а волк все удалялся. Когда примерно с 900 метров Ганьшин убил волка наповал одним единственным выстрелом, ох, какой поднялся гомон! У ребят от радости и изумления блестели глаза. Вручение Охлопкову третьего ордена они также встретили с большой радостью.
Приход этих парней, как помнится, совпал с переименованием Калининского фронта в 1-Й Прибалтийский и с очередным оживлением снайперского движения в армии. Накануне вышла статья майора Попеля о необходимости широкого использования снайперов в наступлении. Дмитрий Федорович был прав. В 259-м полку снайперская группа так и не создавалась. Кто-то ходил в ординарцах, кто-то стал автоматчиком или пулеметчиком. Ганьшин и Сухов, кочуя из роты в роту, перемахнули в минометчики. А знатные снайперы Квачантирадзе и Смоленский, которые в течение года представляли этот полк на всех слетах, во время наступления, оказывается, охраняли командный пункт.
На следующий день после выхода статьи Квачантирадзе написал заявление на имя заместителя командира полка по политической части с таким содержанием: «Я не хитрый. Напрасно смеются надо мной. Уберите винтовку снайпера. Дайте мне автомат. Я пойду в бой как все».
А группе Охлопкова в статье были посвящены вот такие строки: «В прежнем подразделении успешно действовала снайперская группа под руководством дважды орденоносца Охлопкова. В нее входили меткие стрелки Кутенев, Катионов, Ганьшин, Сухов, Борукчиев и Рязанов. Находясь в боевых порядках пехоты, снайперы истребили за небольшой срок более 200 вражеских солдат и офицеров, в том числе расчеты 10 вражеских пулеметов, 12 немецких снайперов. ,
Группу Охлопкова передали в подразделение тов. Житкова. Здесь к снайперам отнеслись иначе. Их по существу низвели до положения рядовых стрелков, использовали в общей цепи. Охлопкова послали даже в разведку безо всякой необходимости для этого, хотя в подразделении имелись специалисты-разведчики. Ответственность за это несет капитан Кукушкин»{27} .
Действительно, Охлопков дней двадцать ходил в разведку. Был случай, когда из двенадцати вернулись только двое. Что тут скажешь? Судьба и не то подарит на войне. Другое дело, когда Кукушкин однажды заставил залечь в такую засаду, откуда ничего нельзя было увидеть и целый день пролежал впустую.
— Ну, как? Отдохнул? Это, считай, я тебе отдых дал, — сказал капитан Кукушкин после того случая.
А немец вел по несколько раз в день усиленный минометный огонь по самым уязвимым местам и сеял смерть. Несмотря на это, и другие командиры проявляли подобное отношение к снайперам. Охлопкова, когда он приходил по заданию в какой-либо взвод, встречали иногда неохотно. Однажды вернули его со словами:
— Зачем по пустякам дразнить немца? Ты укокошишь одного. А он в отместку час будет палить из минометов или откроет пулеметный огонь.
Подобную тактику после выхода статьи майора Попеля коммунисты в беседе у замполита полка осудили как ошибочную и пришли к единому мнению: использовать снайперов как в обороне, так и в наступлении, в каждом батальоне создать снайперскую группу.
7 ноября дивизия, совершив двадцатикилометровый марш-бросок, вышла на позицию Стайки — Самосады — Чумаки. За два дня были взяты Лопашнево и Якушен-ки. С села Адамово 12 ноября начали наступление с целью перерезать шоссе Сураж — Витебск.
Трехдневное сражение прошло без видимых результатов. Затем установилась необычная для ноября теплая погода и все замерло из-за слякоти и бездорожья. Тогда в группу пришли Ибрагимов и еще два молодых бойца. Солдату всегда мало выбора. Было тяжело и им. Все-таки свыклись и почти с первых дней стали тянуть свою нелегкую лямку наравне с другими. Правда, у них не все получалось быстро и четко. Охлопкову ребята нравились честностью и готовностью выполнять любое задание.
Видимо, чтобы выжить на войне, мало быть честным да исполнительным. Кто знает, обучали бы их подольше в тылу, может, тогда судьба для них была бы более мягкой? Тут вокруг Федора смеются, шутят тоже такие же молодые, как те погибшие. После завтрашнего боя сколько их останется — одна треть или, не дай бог, меньше половины?.
Сегодня на партийном собрании шел разговор о подготовке к наступлению. Вечером Охлопков перед бойцами роты должен речь держать. Такое дали ему партийное поручение. Что он может сказать полезного молодым? О себе рассказать? Какая от этого польза?
Когда ребята вернули вырезки, Федор взялся чистить винтовку и стал наблюдать за теми, кто у костра сушился или просто грелся. Многим, видимо, и двадцати нет.
Бойцы сегодня разгружали боеприпасы, помогли отправить на передовую орудия и делали себе навесы. Только что стелили солому для ночлега. И вот сейчас вокруг костра толпятся: галдят, подтрунивают друг над другом. Кто, сидя под навесом, чистит оружие, кто, слюнявя химический карандаш, пишет письмо родным.
Завтра для них первый бой. Им надо выспаться и сухонькими, свеженькими подняться рано. Тут-то им, видимо, и нужен его совет, нужно его напутствие. Перед ужином на митинге знакомства, когда ему дали слово, больше говорил о том, что нужно делать бойцу для ночевки на улице, как следить за обувью. На ночь бойцы по его совету развели вдоль навесов сплошной костер в пустых бочках с наполовину выбитыми днами и на жерди, поставленные с открытой стороны, накинули шинели, а обувь оставили сушиться со стороны немцев.
— Знаешь, товарищ сержант? В сапоги вместо стелек положил соломы. Одежда вся сухая. Шинель легонькой стала. Спасибочки тебе за совет, — сказал с задором один молодой боец утром.
Подъем был в 5 часов. А он, этот молодой боец, улыбался, шутил. И Федор, не ответил бойцу ни словом, ни жестом, про себя подумал: «Пусть будет милостлива к тебе судьба_»
Рота, выполняющая роль штурмовой группы, на передовую выехала на автомашинах. Охлопкову дан приказ обеспечить огнем стык справа. И он, сдав снайперскую винтовку старшине батальона, едет с автоматом.
Проезжая мимо шоссе Сураж — Витебск, где два дня тому назад разыгрался жестокий бой. Охлопков не заметил ни воронок, ни разрушенной техники. А по шоссе снуют не только автомашины, но и гаубицы. «Когда же успели все убрать, все восстановить?» — с удивлением думает Федор.
Вскоре автомашины остановились и рота пошла своим ходом. С приближением передовой бойцы пошли перебежками. Так перешли первый рубеж.
Под усиливающийся заградительный огонь Федор, лежа в снегу, обернулся назад: уже есть убитые, бьются об снег раненые.
— А ну, ползком вперед! — Свирепо крикнул командир роты, проползая перед цепью.
Подталкиваемый этим окриком, Федор и не заметил, как перешел огневой вал. Ему показалось, что он проскочил через этакий подземный ход, от стен которого сыпались огненные головешки. Когда, пытаясь перевести дух, рухнул на дно горячей воронки, темная стена сзади так и вспыхивала дымом и огнем. Она с каждым взрывом сгущалась, угрожала вот-вот догнать и накрыть смертельным подолом.
В этот момент перед цепью снова появился командир и, вскочив на ноги, размахивая пистолетом, неистово закричал:
— Вперед! За мной!
Так рота встала в атаку.
Под ногами Федором промелькнули дымящиеся воронки снарядов, мудреная сеть траншей, окопов, ячеек. Значит, враг не выдержал и удрал. «Догнать его!», «Добить!» — будоражило голову упрямое желание.
— Вперед! Вперед! — Опять показались впереди сверкающие злобой глаза командира.
На бегу Федор заметил, что идет снег: хлопья попадали в рот, в глаза. Иногда такой густой, что становилось трудно дышать и смотреть. И вдруг, оступившись, он шлепнулся в рытвину с болотцем на дне, но вставать не торопился. Чувствует, как холодная смесь жижи болотной со снегом неприятно коснулась щеки, уже просачивалась под одежду, начиная с локтей и колен. Все же продолжал лежать неподвижно: необходимость отдышаться и желание расслабиться взяли верх.
А снег тут перестал идти. Федор вблизи снова увидел командира роты. Его внезапное появление, его жест, те же окровавленные щеки заставили Федора забыть, что было минуту назад, а командир все взывал:
— Вперед! Вперед! Вперед!..
Начали было вставать — остервенело затарахтел пулемет. Федору не удалось пробежать и пяти шагов. Снова пытался было подняться, и снова пули засвистели вокруг, и комки мерзлой земли больно ударили в лицо. Тут опять подкатился тот же командир и, крепко ругаясь, заорал:
— Сержант, уничтожить расчет пулемета!
Федор юркнул в низинку, откуда вел стрельбу его сосед. С его помощью понатыкал травы за воротник, пояс, загнутые рукава, марлей из индивидуального пакета обмотал шапку и велел насыпать на него снега. Затвор автомата завернул тряпкой, в дуло сунул затычку из газетной бумаги.
Федор пополз по-пластунски, не поднимая голову. Ему надо бы быстрей выйти из полосы перекрестного огня — огня пулеметов и лежащих за холмиком. Но когда ищущие свою жертву пули свистели гуще, приходится таиться в любой ямочке и не хочется выбираться. Кажется, что пятки так и болтаются, спина и затылок так и маячат, что заметить и убить его проще простого. Не столько от нагрузки, сколько от напряжения участилось дыхание, тело стало обливаться липким потом. Особенно потеет спина. Скоро стала трясти неприятная дрожь. И он, отвлекая себя от неприятного ощущения, повторял: «Скорей, не робей», «Скорей, не робей»... Незаметно для себя стал дышать ровнее, перестал потеть. Что это? Не от страха ли его так проняло? А сейчас приходит второе дыхание.
Опасная полоса все же осталась где-то сзади. Когда снова прошелся шквал огня, уже находился в укромном месте и свист пуль спокойно пропускал мимо ушей. «Фу, тут уже не достанешь... Теперь сам держись...» Не переставая подбадривать себя, Федор размотал с затвора тряпку, с дула снял затычку и, успокоившись окончательно, тихо выдвинул автомат перед собой. Повернулся назад: своих не видно, значит, немец еще не дает вставать. Пулемет, нервно захлебываясь, так и тарахтит. Федор наставил прицел, чуть высунулся и, затаив дыхание, стал прицеливаться. Как загремел выстрел, тут же скатился на дно рытвины. 208
На радостях Федор не услышал, как свои поднялись в атаку и стал утолять жажду, глотая снег. Может, это и есть самый счастливый миг жизни: «Удача-то какая! Иначе сколько бы наших угробил, сколько бы наших жизней погубил!.»
Когда подошли свои, вскочил на ноги и пошел за ними то шагом, то трусцой. Намокшая от пота и грязи одежда прилипла к телу, неприятно холодила. Полы шинели больно били по коленкам. И как ни месил грязно-серый снег, он уже не потел. Зато пересыхает горло. Было такое ощущение, что и грудь, и желудок наполнены холодным воздухом.
Когда немца снова заставили лечь, у него даже в глазах помутнело. И странно-то как: хлопья снега, попадая в рот, не давали дышать. Пришлось лечь лицом вниз. Тут он наяву увидел вчерашний костер. Высушиться бы... Да еще кружку горячего чая бы...
Федор вздрогнул всем телом. А снег все идет. Вместе с ним установилась тишина, вызывая какую-то щемящую тревогу. Где-то рвутся мины, слышен одинокий треск пулемета. А здесь в этом глухом снежном мареве будто он лежит один, наедине с собой. Смотрит вокруг: ни соседей, никого. Затем достал кинжал, его тыльной стороной стал выскабливать с подолов шинели мокрый снег со льдом.
Что это? Сквозь пелену снега и тумана показался фашист... С ружьем... Еще очки протирает. Федор повернулся в сторону соседей, но никого не увидел. А фашист, надев очки, шагнул вперед. Будто ничего не видит: винтовка за плечом. Федор почувствовал, что набрел хлюпик какой-то и, встрепенувшись, схватил его за голенище сапог. Опрокинув в снег, приставил нож к горлу и крикнул: «Хэнде хох!» Тот, лежа, поднял руки и, испуганно тараща глаза, стал мямлить: «Йа, йа, Гитлер капут...»
— Что там у тебя стряслось? — крикнули сбоку.
—Идите сюда, фрица поймал!
—Чего? Ты или он тебя?
—Иди»
—Ой, гад! — воскликнул подошедший. — В расход надо пустить!
—Стой! Не сопротивлялся он.
— Видеть их не могу! Стоп... стоп... Смотри-ка, харч. Полный рюкзак. Дай-ка сюда.
Подошло еще несколько человек. Щуплый фашист в очках все дрожал и на вопрос, куда шел, ответил, что нес горячую пищу в отделение автоматчиков. После того, как пленного увел командир отделения, тот самый боец, который успел из термоса немца-разносчика набрать полный котелок супа, хлебая, стал злобствовать пуще прежнего:
— Тоже мне, пожалел... Вчера штук сто в плен взяли. Снова и не тронь их пальчиком... Их, живодеров, надо бы на месте расстреливать! А то в плен... и не тронь да же...Тьфу! Мы попадемся — пожалеют нас?!
Другой шутит, мол, чего ты так злобствуешь, ведь они такой суп тебе преподнесли. Шутка того еще больше разозлила:
— Да, приготовят тебе. Виселицу и пулю — пожалуй ста. Этого добра они не пожалеют... А вот эти муки кто принес? А? Еще со цветами встречать прикажете?!
Кто-то одернул не в меру разошедшегося бойца, дескать, потише насчет ада и мук. Тот, как побитая собака, огрызнувшись матом, замолк.
Командиры часто объясняют: война — это не просто пальба, это борьба умов, борьба двух идеологий. Но попробуй-ка себя сдерживать каждый раз. И этот тоже просто сорвал злость, которую долго сдерживать в себе нельзя на войне.
Снег продолжал идти. Бойцы снова поднялись в атаку. Они бегут по мокрому снегу. Тяжело бежать. Но скоро показались спины убегающих. Эти спины, то исчезающие, то снова появляющиеся, как бы ободрили Федора. Он, облегчая ботинки стуком о любой твердый предмет, взял вправо. Фашисты, естественно, не стали подниматься на гору и их спины уже маячили перед глазами все ближе и ближе. Кто-то из них, повернувшись, беспорядочно отстреливался, большинство бежит без оглядки, то падая, то вставая. С расстояния полета шагов Федор снял убегающего быстрее других. Самого ближнего, когда тот хотел было повернуться, тоже убрал.
— Хэндэ хох!
Бывает же так. Окрика оказалось достаточным, чтобы остальные бросили оружие и подняли руки.
Слева многие тоже сдались. Но стрельба все еще шла, на что уже можно было не обращать внимания. Все шло как надо.
— Замена подходит. Выходи на дорогу, — скоро от куда-то донесся повтор команды.
Это распоряжение, приятное и долгожданное, подействовало на Федора облегчающе. Он весь обмяк и еле волоча ноги, обессиленный, поплелся за пленными. Пленные и вывели его на дорогу.
Построившись на ходу, батальон двумя колоннами и с пленными между ними, двинулся на восток. Стрельба сзади то стихает, то усиливается, сбоку горит какая-то деревня.
Надо бы остановиться, покурить, дух перевести... А они, только что вышедшие из тяжелого изнурительного боя бойцы, усталые и мокрые, шли и шли. Им нельзя останавливаться: холод проберет. Все шли молча, без обычных шуток.
Через несколько дней оставшиеся в живых услышат, что Городокская операция завершилась успешно, что их дивизия взяла в плен более тысячи солдат и офицеров противника, что Москва салютовала в честь войск 1-го Прибалтийского фронта.
— Сейчас им надо бы обсушиться, отоспаться. А они идут...
Волшебный стрелок
Не знающим, что такое лежать в засаде, заботы снайпера кажутся нетрудными.
Лежа здесь, Федор ведет единоборство сразу с двумя противниками. С одним из них — с морозом — все же справляется. Многие говорят ему: «Тебе-то, сибиряку, мороза бояться?» Подобные слова принимал за шутку. Но знал твердо, что шутки с морозом плохи и никогда не пренебрегал предпринимать всевозможные предосторожности. Вот и сейчас пытается согреть себя то шевеля пальцами рук и ног, то напрягая, то расслабляя все мышцы поочередно.
Первый, настоящий враг — это фашистский снайпер, которого поджидает уже четвертый день. По всем данным, он мог вести огонь из траншеи. И Охлопков не отрывает глаз от того места, где рядом с тремя кустиками виден снежный бугорок: не то пень, не то камень.
Время от времени Федор посматривает и направо. Там Ганьшин должен пустить в ход чучело. Прежнее чучело в маскхалате с шапкой расположили на вчерашней позиции Федора. Новое же Ганьшин отнес в овраг, установил в нескольких шагах от конца траншеи, напротив того самого места, которое мог облюбовать фашист.
Вдруг из края траншеи полетел жердь. Это начал работать Ганьшин. Тут-то в предполагаемой засаде что-то зашевелилось. Федор, чуть приподняв винтовку, через оптику направил взгляд туда — снайпер, оказывается, там и лежит. Когда чучело, приводимое в движение Ганьшиным с помощью веревки по натянутой проволоке, стало «идти нагнувшись», тот высунулся почти на полголовы. Федор тут, про себя проговорив «кого на мушку хочешь взять», нажал на курок. Фашист, неестественно вскинув руку, опрокинулся вниз.
Федор вполз в овраг, встал на онемевшие ноги и побежал в тыл, к своим. На условленном месте Ганьшин уже дожидался его и радостно улыбался. Друзья обнялись:
— Спасибо! Спасибо, друг!
—Ну, будет тебе... Ты цел, я цел...
Ганьшин и Охлопков/побежали дальше, на радостях не замечая как верхушки тальника хлещут их по лицу.
Вскоре после изнурительного четырехдневного поединка Охлопков оказался на участке 1-го батальона. И командир, ^капитан И. Е. Баранов, и те бойцы, с которыми довелось встречаться, говорили в один голос:
— Нашелся такой живодер, что и дышать не дает. Жертв все больше. А снайпера у нас нет. Выручай, Федор!
Охлопков легко установил, откуда бьет тот снайпер, и, не сходя с места, начал рыть глубокую ячейку в бруствере. Затем с обеих сторон обложил ее камнями: слева побольше, справа поменьше. Середину подравнял рукояткой лопатки так, чтобы дуло винтовки двигалось свободно. Когда положил еще один камень, у него получилось отверстие, похожее на амбразуру.
Сидя на дне траншеи, Федор покурил и, не обращая внимание на любопытствующих, сосредоточенно осмотрел и оптику, и винтовку. Убедившись, что все в порядке, встал, ловко сунув два больших пальца за ремень, одернул гимнастерку, застегнул на все пуговицы телогрейку, туго затянул брезентовый ремень, завязал изрядно потрепанную шапку так аккуратно, будто она из дорогого меха. Наконец, ладони его рук слегка коснулись груди и бока. Жест этот означал, что он готов выполнить задание.
Неторопливым, уверенным движением Федор поместил винтовку в только что сооруженную им самодельную амбразуру и навел оптику на предполагаемое место, где должен лежать тот стрелок-«живодер». Он был «на месте». Винтовка у него с «цейсом», сам, укрывшись за железным щитом, ведет через узкую щель наблюдение. Близко от него блестят на солнце топоры солдат, строящих блиндаж. Тут же два офицера сидят, курят и переговариваются о чем-то.
— Пойди сюда, — окликнул Федор самого ближнего. — Иди, подними-ка свою шапку на лопатке.
Как высунулась шапка над бруствером, фашистский снайпер не преминул пустить пулю и, чтобы удостовериться, высунул голову. Этого-то и надо было Охлопкову, и он нажал на крючок.
— Есть! — заорал боец, поднявший лопаткой свою шапку.
В следующее мгновение упал один из офицеров, схватившись за голову. Другой в недоумении соскочил с места, но тут же был сражен наповал. /
— Есть!.. Есть!.. Вот это да! '
Теперь Федор винтовку направил на солдат с топорами и пустил три оставшиеся в обойме пули.
— Хлоп! Хлоп! Хлоп!
Пока вставлял обойму под радостные вопли хлопающего в ладони бойца, немцы исчезли, как будто ветром сдуло. Зато стали собираться свои.
— Ага, фашист получил по зубам?!
—Как ты так быстро стреляешь?
— Винтовка, наверняка, необычная! Да? Собрались, судя по одежде, новички, вновь прибывшие на фронт. Немец сейчас может накрыть их разом.
— А ну, разойдись! — Во всю глотку заорал Охлопков и сам быстро побежал по траншее.
Фашист и на самом деле долго не заставил ждать, открыл довольно густой пулеметный и минометный огонь. На это ответила и наша батарея. Скоро «выяснение отношений» утихло, и Федор, вставая со дна траншеи, понял, что у немца на этом участке три дзота, а не два, как ему сказал командир батальона.
Перед выходом в тыл Федор то ли из-за любопытства, то ли желая уточнить осмотрел свою засаду. Ему прежде всего бросились в глаза следы пуль «МГ». Будто кто-то повел граблями с крупными зубьями. И попадание ровное. Желая найти гнездо крупнокалиберного пулемета, Федор даже направил туда свою оптику, однако ничего подозрительного не обнаружил.
Когда вечером был у командира роты, ему четко сказали, что третьей пулеметной точки перед ними нет. Выслушав внимательно Охлопкова, грузный лейтенант лет пятидесяти улыбнулся:
— Может тебе померещилось? Бывает и такое. Но ты молодец. Волшебник, да и все тут. Давай-ка ты завтра охоться за ним. Может, и зацепишь. Добро?
Конечно, Федор знает цену подобного «доверительного» разговора с командиром. Это означает, что в случае чего ответ будешь держать сам.
На вопрос лейтенанта о ночевке Охлопков ответил просто: где бойцы, там и его ночлег.
— У вас олени? Как ездите на них? — Спросил кто- то из бойцов, когда все улеглись в тесном блиндаже, построенном прямо в траншее наподобие ниши, вместо дверей закрытой брезентом.
—Оленей нет.
—Ну да? Что же есть тогда?
—Корова, бык, лошадь.
—Откуда там корова и бык?!
—Бросьте, ребята, ерунду пороть! — Кто-то из стар ших остановил ребят. — Якуты, говорят, все отличные стрелки? Правда это?
—Хороших стрелков у нас много.
—И лучше тебя есть?
— Конечно. Даже в моем колхозе есть такие. Ребята снова загалдели: «Я сегодня первый раз видел такую быструю и меткую стрельбу», «Еще как лучше стрелять-то?», «Якуты все охотники, они знаются с ружьем вместе с соской». Наконец, голос того самого старшего заглушил всех остальных: «Что толку от вашей болтовни. Дайте говорить ему».
Так могут шуметь только новички. И Охлопков после недолгих уговоров начал рассказывать им про одного меткого стрелка, однако предупредив, что по-русски знает плохо.
Его, того знаменитого стрелка, он, Федор, увидел еще будучи мальчиком. Шел тот человек мимо их избы в сторону реки Алдан. На нем была складно сидящая брезентовая куртка, за плечом та самая трехстволка, о которой ходили легенды. Сапоги с напуском и длинными голенищами, тонкие перчатки из ровдуги, ворсистая шапка с козырьком, кожаная сумка с кисточками и блестящими колечками, узкие, но густые черные усы под носом, чистое белое лицо с большими круглыми глазами делали его непохожим ни на кого из местных жителей. Это, как потом узнал в годы учебы в школе, был учитель Решетников.
Ружье Решетникова имело три ствола. Левое дуло назначалось для мелкой дичи и заряжалось обычной дробью. С правого ствола тремя крупными дробями можно было бить по крупной дичи вроде гуся или косули. Третий ствол предназначался для стрельбы картечью. Так вот, этот Решетников попадал из своего ружья на лету в гуся, пролетающего на высоте 150-200 метров. Сказывают, что это самое ружье в годы гражданской войны у него отобрали белобандиты, и он, не желая расстаться с любимым ружьем, добровольно пошел к ним в отряд.
— А что тут мудреного? — Выпалил кто-то как толь ко кончил свой рассказ Охлопков.
Ребята снова загалдели:
— Это тебе не боевая винтовка, охотничье ружье, твое-мое.
—/Картечь-то тогда сами делали. Так да? Во!
Так пошумев, поспорив немного, бойцы попросили еще рассказать о ком-нибудь, дескать, тот большой любитель, вам не чета, вот из таких, как ты, есть меткие стрелки?
— Тогда расскажу про своего соседа.
—Давай. Он что? Самый меткий у вас, да?
—Нет. Он лучше моего бил, но в наслеге и другие есть не менее меткие. У нас меткой стрельбе не очень придают значение.
—Как это? Тогда, что же цените в стрелке?
—Александр немного старше меня и сейчас живет у себя дома. Из-за чахотки в армию не призван. Наверно, и сейчас охотится, — начал Охлопков.
Александр Сыромятников славился не столько меткостью, а сколько удачливостью. Был ли случай, когда он с охоты возвращался с пустой котомкой? Того он, Федор, не помнит, да и не знает. Лишь знает то, что Александр с озера или реки нес три, четыре, а то и шесть-семь уток. А выстрел был у него всего один. Правда, выносливостью не отличался и не носил на себе крупную добычу издалека. Но исправно содержать ружье и другую охотничью снасть умел лучше, чем кто-либо другой. Вообще мудрый такой.
За три года до войны Александр в один из майских дней принес семь гусей сразу. Когда Федор спросил, откуда столько добыл, тот по своему обыкновению уклончиво ответил, что-де «с Алдана, упустил еще», и, не выражая ни восхищения, ни сожаления, с перевязанными гусями через плечо не спеша пошагал к дому. Скоро пришел Федор Старший с возом жердей, нарубленных на берегу того же Алдана. Оказывается, он видел как Александр подкрадывался к восьми гусям, севшим на песчаную косу, потом услышал четыре выстрела кряду. Затем над ним сиротливо пролетел один единственный гуменник, о ком Александр проронил всего два слова: «упустил еще». Выходит, он первым выстрелом убил четыре гуся, а когда гуси поднимались, выстрелил трижды. А ружье-то у него было отцовское, старая-престарая берданка. Правда, она, как и винтовка, с затвором.—И ему надо было четыре раза зарядить, четыре раза целиться, четыре раза произвести выстрел. Теперь судите сами: какая сноровка и каков результат!
Видимо, поэтому почтенные старики — те самые заядлые стрелки с детства, которые, экономя дробь и порох, часами поджидали момента, когда утки сгустятся до пяти-шести и только тогда стреляют — о меткости и удачливости Александра с восхищением рассказывали друг другу. Не находя объяснения причины постоянной удачи, его суеверно называли «волшебным стрелком».
Охлопков кончил свой рассказ, но не услышал восторженных возгласов, никто ничего у него не расспрашивал. Некоторые уже храпели. То ли так плохо рассказал, то ли ребята восприняли это как обычную солдатскую байку. Только рядом с собой услышал полусонные слова: «То вить охота, тут война.., ты все равно лучше его».
На следующий день Федор рано утром со взятой у артиллеристов трубой вышел на опушку леса. Присмотревшись, облюбовал не переднюю, а стоящую за ними сосну и стал забираться на нее. По его расчетам, те заслонят его от вражеского ока, а сам он отсюда может наблюдать весь участок обороны противника перед батальоном. Поднялся до середины кроны и, заслонившись стволом дерева, направил трубу на левый фланг. Сначала показались остатки столбов обгоревшего сарая (или, как здесь называют, риги). Просмотрел траншею и на протяжении метров тридцати не увидел не то что дзота, но и мало-мальски подходящего места для ячейки. Зато четко видна минометная батарея. У траншеи с тыльной стороны выступает то ли продолговатый бугорок, то ли какая-то давняя насыпь. Длина не больше пяти метров, высота где-то метра полтора. Как бы то ни было, насыпь занятная. В нескольких местах чернеют полоски. Но это не амбразуры. А вот за ней лежат двое солдат. В лучах восходящего солнца блеснуло стекло их стереотрубы. Это наблюдатели. Один из них, повернувшись направо, разговаривает с кем-то. Федор туда повернул свою трубу. А там, на самом краю насыпи, чья-то голова. Видимо, кончили разговаривать: голова исчезла. Что это? Неужели там дзот? И стал еще внимательнее наблюдать за серо-бурым краем насыпи. «Ага, амбразура!» про себя ахнул, когда в трубе стало четко вырисовываться продолговатое отверстие с краями бетонного сооружения. В середине ствол пулемета. Спереди — кустики, редкие, но занимающие местность до самой траншеи. И потому никто с переднего края не смог заметить и без того хорошо скрытый дзот.
После завтрака Охлопков доложил командиру роты о своей находке. Командир, разглядев через бинокль, подтвердил возможность наличия дзота и задал встречный вопрос: «Что делать, товарищ снайпер?» Охлопков предложил использовать противотанковое ружье.
Пока из соседней роты приводили бойца с ПТР-м Охлопков из своей вчерашней засады снял одного из наблюдателей. Когда установили ПТР, стал наводить трассирующими пулями, попадая в амбразуру. После третьего выстрела ПТР из дзота сначала потянулась вверх тонкая синяя струйка, а за ней тут же вывалил черный клуб дыма. Старый грузный лейтенант не выдержал, сам того не замечая, подпрыгнул на месте и по-мальчишески воскликнул:
— Ай-да молодцы! Ай-да сукины дети! Был да сплыл дзот!
Затем подошел к Охлопкову, крепко пожал руку и уже серьезным тоном добавил:
— Просто отлично, брат! О результатах твоей вчерашней и сегодняшней работы доложу комбату.
Так на позицию 1-го батальона Охлопков за полмесяца приходил раза три или четыре. Напоследок его вызвали к капитану Баранову. Раненный в руку, недавно перенесший контузию, этот человек с бледным лицом на приветствие ответил кивком головы и представился Иваном Егорычем.
— Далеко ты забрался однако от родной Якутии, — после недолгих расспросов задумчиво сказал капитан. — Да не только ты. Разве кто из нас знает, что ждет нас завтра, послезавтра? Так, запомни: место, где мы с тобой воюем, называется Ворошилы. Запомни — Ворошилы.
С этими словами моложавый командир с помощью левой руки чуть приподнял правую: мол, смотри. Затем, расхаживая в тесной землянке, стал диктовать не то ординарцу, не то связисту:
«Боевая характеристика на снайпера, сержанта Охлопкова Федора Матвеевича, .члена ВКП(б), 1909 года рождения, образование 3 класса. На фронте Отечественной войны с декабря 1941 года.
Находясь в 1-м батальоне 259 сп с 6.1.44 по 23.1.44 тов. Охлопков истребил 11 немецких захватчиков. С появлением Охлопкова в районе нашей обороны противник не проявляет активности снайперского огня, дневные работы и хождения прекратил.
23.1.44. К-р 1-го б-на к-н Баранов».
Капитан, подписывая характеристику, поддерживал трясущуюся руку здоровой, морщился, делал гримасы, затем выпрямился и, уже улыбаясь, попрощался обыденным кивком головы.
. — Отдашь командиру своего батальона. Ну, бывай, волшебный стрелок! Живы-здоровы будем, авось, встретимся.
В своем батальоне, оказалось, дали снайперам обещанную давно землянку. Но Кутенева так и не было. Вместо него снова назначили Федора командиром.
Быть командиром для Федора обязанность нелегкая. Хорошо что ребята подобрались надежные. Квачанти-радзе знает с декабря 1942 года. Они тогда были вызваны в штаб дивизии и обоим в награду досталось по Красной Звезде. Не раз встречались на слетах и сборах. Этот спокойный и малоразговорчивый грузин, как и Ганьшин, большой мастак бить с дальнего расстояния. Был случай, когда снял фашиста, который ехал на подводе. До фашиста, сидящего на бревне.было примерно километр. Кто видел, встречался с Квачантирадзе, непременно замечал, что глаза у него с кошачьими зрачками. Глаза при свете сияли как бирюза. Его ученик сибиряк Смоленский ныне один из ведущих снайперов дивизии. Этот Кузьма был мощнее и выносливее остальных. На фронте с прошлогодней весны, и мало кто видел его уставшим или растерянным. Табачный цвет лица ему придавал еще более мужественный вид. И ребята меж собой называли его — мужика размеренного, спокойного поведения — Разиным.
Жилин, Попов, Парфенов и другие новички уже освоились. Все веселы и проворны. Вася Жилин большой любитель плясать, охотно слушает прибаутки, да и сам непрочь почесать язык. Но, как говорится, и в деле гож. Все схватывает с ходу и делает так ловко и привычно, будто всю жизнь только этим и занимался. Николай Попов любит порядок и чистоту: все вымоет, вычистит. Алеша Парфенов — добрая душа и как Катионов активист. Все новости раньше всех узнает он, и газеты достает он.
С этими ребятами Охлопков воюет вместе уже три месяца. Отделение раза два, в январе и феврале, участвовало в операции полка по выправлению линии обороны, несколько раз побывало в разведках боем. И тогда бойцы стали замечать в ночной темноте то усиливающееся, то затухающее зарево над горизонтом в стороне, где должен быть Витебск. Бои, начавшиеся еще в ноябре, не утихали и наши город часто бомбили. В другие дни они выполняли разные задания как обычные стрелки. Квачантирадзе, Смоленский, Ганьшин и другие ребята ходят «на охоту». Охлопков, помимо прочего, вместе с артиллеристами, минометчиками участвует в уничтожении огневых точек противника по приглашению из соседних батальонов, вступает в единоборство со снайперами врага. Еще были сборы, где принимали участие всем отделением.
Отделение потерь пока не имеет. Это, пожалуй, самое приятное и самое большое достижение, которое давало снайперам и настроение, и уверенность. Большую значимость все более стала приобретать групповая засада. Одну из таких засад снайперы устроили в середине марта.
Бойцы как-то заметили, что немцы чаще обычного стали появляться на тропинках, ведущих к переднему краю. Они несли на плечах ящики, тюки, доски, тес и прочий груз. Без сомнения эта шла замена одного подразделения другим. Как писал майор Д. Ф. Попель в «Защитнике Отечества», снайпер Охлопков и его товарищи обратились к командиру батальона майору Уколову устроить засаду. Командир сразу же дал согласие: нельзя же было упускать такой, посланный самим богом случай!
Снайперы, пополнив свои ряды несколькими стрелками, пошли рано утром. Они разделились на три группы и стали вести одиночный прицельный огонь, беря на мушку тех, кто шел на передовую или возвращался оттуда по оврагам и привычным тропинкам. За тот день 14 снайперов и стрелков уничтожили 24 немца.
Это была действительно удачная засада. Групповой выход был опробован Кутеневым еще в прошлом году. Когда пришла мысль о возможности повторить нечто подобное, Федор задумку свою сначала поведал Ганьши-ну и Квачантирадзе. Затем обсудили все вместе и дошли-таки до комбата.
Успех был несомненный, о чем подтвердила и выходка самих немцев. На следующее утро, где-то около 8-ми, из репродуктора с их стороны донесся злобный голос, смехотворно коверкавший слова: «Рус боюйть нечестно как партизан. Кто это мы знайть. Сибирский снайперт. Когда наступать ми будим их поймать и вешать». На что ребята ответили хохотом и улюлюканием.
Охлопков впервые ощутил удовлетворение собой как командиром. Сколько раз поднимался с бойцами в атаку, чего только не испытал, не узнал в бесконечных боях, но самому организовать и внедрить с самого начала и до последней точки удалось только сейчас, с этим приемом.
Однако Охлопкова за последние месяцы по-прежнему хвалят как снайпера. О его буднях дивизионная, армейская и фронтовая газеты ныне стали писать чаще, чем в прошлом году. И чествований стало больше.
«Защитник Отечества». 13 января. Сын «Солнечной Грузии» Квачантирадзе и он, якут, пришедший на фронт с «полюса холода», лежат вместе в засаде. Заметка с фотоснимком названа «Два сержанта-мстителя».
Та же газета, 24 марта. Фронтовой поэт Сергей Баренц посвятил ему, Охлопкову, целое стихотворение.
Отчизна-мать гордится им по праву. Отважному у нас везде почет. Немеркнущей, неповторимой славой Войдет в века его победный счет.
Та же газета. 11 апреля Ганьшин и он встречают своего друга Кутенева, вернувшегося с госпиталя. Очень теплый, хороший снимок. Сфотографировал их Д. Попель. А Кутенева и сейчас с ними нет. Отправили его снова на командирские курсы. С Федором остался лишь Ганьшин. Счет у Леонтия, как и у Кутенева, перевалил за вторую сотню. На слете снайперов ему член военного совета армии генерал С. И. Шабалов лично вручил орден Боевого Красного Знамени. Парень и сам изменился: стал более разговорчивым и покладистым. Чуть появится свободное время, бежит в медсанбат к своей Шурочке Казаченко.
Кроме всего прочего, штаб 43-й армии выпустил «Памятку снайпера», основу которой составил опыт пяти асов из группы Охлопкова: его самого, Квачантирадзе, Кутенева, Смоленского и Ганьшина. «Памятка», называя их воинами-маяками, признала их бесспорное лидерство в армии.
Эти проявления внимания снайперам и снайперскому движению больше всего радовали молодых, особенно новичков, нежели бывалых. Их, бывалых, газетные заметки даже чем-то не устраивали. Однажды Ганьшин в сердцах проронил: «Пишут, будто на прогулку ходишь». Конечно, на войне солдат, как иногда любит шутить Квачантирадзе, «и днем, и ночью играет в жмурки со смертью». И человеку постоянно нужно чем-то отвлечься от ужасов и переживаний, испытываемых на каждом шагу. Видимо, потому Охлопков воспринял без прежнего внутреннего сопротивления появление листовки, посвященной ему одному. Он, когда принесли эту листовку с любопытством рассматривал свой бюст-портрет, будто там в масхалате не он сам, а какой-то другой человек., Нельзя сказать, что Федор не узнал себя. Узковатый разрез глаз, немного оттопыренные уши, покатые плечи, — кажись, все его. Но брови чересчур густые, да еще со сгибами, смахивающие на изогнутые крылья. Взгляд такой тяжелый и непоколебимый, каким смотрят с портретов большие люди. В общем, больно уж внушительный, вдобавок в этаком лавровом обрамлении со спущенными с двух сторон кисточками, похожими на подвески полкового знамени.
Понравился ли листок Федору? Тогда он и сам вразумительно не объяснил бы. Когда тот солдат, который показал плакат, и, предлагая ему взять на память свой портрет, сунул было в руку, Федор почему-то отдернул свою. Солдат с черными усами, не то узбек, не то молдаванин, покачал головой и со словами: «Дурень ты, неспроста такую честь оказывают-то, попомни мои слова, Героя получишь» отдал листок с любопытством следившему за всем происходящим молодому бойцу. А Федор неопределенно улыбнулся. Ведь он прекрасно понимал, что такая высокая награда также несбыточна, как скажем, сесть на облако и таким манером добраться до родных мест. Но у него где-то внутри иногда возникало чувство смутной надежды, которое он старался отогнать как лишнее беспокойство. Правда, состоялся обнадеживающий разговор в штабе с командиром полка полковником Жидковым. Полковник спрашивал, казалось бы, обычные вещи, а писарь почему-то все брал на пометку. Еще у полковника на столе лежал плакат на немецком языке. Буквы были похожи на те, по которым он когда-то в школе учился читать и писать. Немцы, оказывается, за его, Охлопкова, голову назначили премию в десять тысяч марок. Все же Федору чаще помнилось не это, а то, что полковник доверительно сказал на прощание: «Смотри, тебя знают и там, но мы лучше знаем, скоро представим к высокой награде».
Между тем жизнь солдата текла своим чередом. Случаев, которые не давали утихнуть слухам, рассказам или просто небылицам вокруг Федора было предостаточно.
Вот один из них. 259-му полку предстояло выравнивать линию обороны. И будучи на передовой с командиром батальона майором Уколовым, Охлопков обнаружил группу немецких офицеров, находящихся в двух километрах под укрытием из сетки и зелени. Но сорокопятки не достали их: был недолет. А потом солдат из соседнего батальона у ребят справлялся: «Правда ли, у вас кто-то из снайперов трассирующей пулей угодил полковнику немецкому в глаз?»
Еще случай был. Вскоре после возвращения с первого батальона как-то раз под вечер, собираясь выйти с засады, Федор услышал западнее деревни лай собаки.
— Товарищ майор, дальше деревни собака залаяла, — доложил он командиру.
—Ну и что, товарищ сержант?
—Третий день лежу, и лая не было. Там дороги нет, там лес.
—На то и собака, чтоб лаять.
—Это разведка идет...
—Да?.. Ну, спасибо, на всякий случай примем меры.
На следующий день прошел слух о том, что два немецких разведчика напоролись на засаду и один из них взят в плен.
И еще. Возвращаясь с разведки боем, взвод наткнулся на группу противника и завязалась короткая, но сильная перестрелка. Не успели отойти шагов на сто после той перестрелки, ночную тишину разорвала уже автоматная очередь. Стрелки мгновенно рассыпались и залегли кто куда. Тут старший сержант, который вел стрелков, пустил ракету. Пока свет ракеты не угас, снайперы успели уничтожить двух автоматчиков. При повторном освещении ракетой стало ясно, что те уже мертвы.
— Ну, кто сразил? — Старшина спросил, вставая. — Кто куда целился?
Из трех снайперов никто не откликнулся. Тогда старший сержант пошел к трупам и, осветив их фонарем, спросил еще:
— Кто сколько раз стрелял?
Жилин и третий снайпер стреляли по одному разу, а Охлопков ответил, что стрелял дважды.
Затем старший сержант подошел к снайперам и стал рассматривать их винтовки, раскрывая почему-то затвор каждой.
— Хорошо стреляете. Все попали.
А Охлопкову старший сержант подал руку и, как бы поздравляя, крепко пожал:
— Отлично! Обоим попал между глаз!
—Откуда это узнали, товарищ старший сержант? — спросил третий снайпер.
—Очень просто. У вас обоих пули разрывные, а у Охлопкова пули обыкновенные. Доволен?
Именно после этого случая в течение трех месяцев разведчики постоянно брали Охлопкова в группу прикрытия. Среди разведчиков распространилась такая легенда, будто Охлопков стрелок с кошачьими глазами — даже в ночной темноте стреляет также метко, как и днем.
И на самом деле, по разносторонности и скорострельности равного Охлопкову в полку снайпера не было. Квачантирадзе и Ганьшин били очень метко. Но в ведении огня по движущимся целям явно уступали ему. Смоленский, как и его учитель Квачантирадзе, любил поджидать и бить с упора. При стрельбе с рук лучшие результаты достигал молодой казах Атаджанов. Зато он, как житель степей, скажем, в лесистой местности не всегда удачно выбирал место засады, видимо, поэтому предпочитал вести огонь с общей траншеи. Ребята все, если фашист попадет «в их поле зрения», не промахивались. Ганьшин — мастер по чучелам. Квачантирадзе лучше всех умел предугадывать поведение противника. Все эти лучшие качества боевых друзей были свойственны и Охлопкову. Недаром же командиры при выполнении особо сложных задач, например, в разведке, в дуэли с вражескими снайперами предпочитали его. Он отлично взаимодействовал и с минометчиками, и с артиллеристами. Это знал сам Охлопков, знали это его друзья. Охлопков в засаде мог находиться до двух суток без пищи, без видимого движения. Кто раз бывал с ним — будь командир или рядовой — видел, как быстро разводил огонь, как устранял мелкие неполадки винтовки, автомата и пулемета, какой он мастер на все руки. Никогда никому не бывал обузой, наоборот, в премудростях солдатской жизни нужным оказывался всегда он сам. Умел перенести холод и усталость, лишения и тяготы, чем показывал хороший пример новичкам и необстрелянным. Не был навязчив. Незнакомым в обиду себя не давал, хотя в кругу своих мог терпеть иногда не очень-то приятные выходки.
Сам продолжал твердо придерживаться золотого правила: береги ближнего, заботься о нем, тем спасаешь и себя, опасности избежишь, только идя ей навстречу, и не дай увиливать от нее ни себе, ни другим.
За себя, за Россию
Старшина, коротыш с фуражкой на затылке, резко скинув правую руку вверх, подал команду строиться сильным голосом и с какой-то особой растяжкой. Бойцы, ставя лопаты, которыми только что рыли землю, у стен траншеи, и, на ходу отряхивая одежду и поправляя ремни, с веселым гомоном становились в строй. Старшина, забравшись на бруствер, терпеливо переждал, пока бойцы находили в строю привычные им места. Он переминался с ноги на ногу, поворачивался то направо, то налево и улыбался с явным чувством превосходства старшего. Наконец, убедившись, что все пришло в порядок и, улучив момент первых признаков успокоения, снова затянул звонким голосом:
— Ро-о-та, смир-но! Ро-о-та, ша-а-гом арш!
Затем старшина сошел с излюбленного места и, то поворачиваясь в сторону колонны, то устремляясь торопливыми шагами вперед, резко скомандовал: — За-певай!
Тут же разнеслась не очень дружная, но веселая песенка:
Ох, шинель моя, шинель, Ты подушка и постель.
Теперь рота так шла на обед. Бойцы днем рыли траншею, а вечером по два часа учились тактике наступательного боя.
Такая жизнь сначала нравилась. В день столовались три раза и каждый раз подавалась горячая пища. Подъем в семь утра, отбой — в десять вечера. Главное, шли не в смертельный бой, а трудились как в мирное время. От работы и потеешь по-другому. Солдат тут седьмым потом не исходит, мучений прихода третьего дыханья не испытывает. Если и потеет, то пот выступает разве что на лбу. Чуть отдохнул, и усталость проходит.
Но если бы Федору позволили бы выбрать работу или бой, то он предпочел бы последнее. Потому что в свободное от работы время все чаще приходили в голову непрошенными гостями беспокойные мысли о семье, о своих близких: как они там? Будет ли нынче урожай? Если как в 1942 году наступит засуха, то тогда что? Вот эта неясность вызывала у него сосущую тоску. И Федор в разговоре с друзьями повторял одно и то же: «Быстрее надо давить фашиста». Раз, возражая кому-то, даже сказал, что он «тоже Россия, семья, дети тоже», что их счастье в его руках и к ним он должен вернуться и обязательно вернется.
Подобное настроение было у многих и, как бы его кто-то подслушал, вскоре в газете появились вот такие строки: «Спросите у снайпера-якута Охлопкова, почему так ненавидит немцев? И он ответит: «Потому что желаю видеть Россию счастливой»{28}.
Приказ о наступлении Охлопкову был бы желанной новостью, однако пока ничего путного не слышно.
Многие подразделения полка, в том числе отделение снайперов, после участия в проведении весеннего сева вернулись на работу по сооружению оборонительных укреплений. Рытье траншей, сооружение дзотов, даже возведение инженерных сетей для круговой обороны — результат их двухмесячной работы.
Все это, как потом окажется, нужно было для подготовки на участках 1-го Прибалтийского фронта и еще трех фронтов, расположенных от него к югу, «основной операции» 1944 года, для того, чтобы противник не узнал о предстоящем мощном наступлении под кодовым названием «Багратион». Обо всем этом солдат услышит еще через дней двадцать. А сейчас он, как мы выше рассказали, роет траншею и может лишь догадываться, что здесь, на его фронте, начнется нечто доселе невиданное. Не может же быть такого, что Калининский, переименованный в 1 Прибалтийский фронт, только поддерживал, как это случалось во время Сталинградской, Курской битв и переправы через Днепр, другие направления.
Офицеры время от времени исчезают: говорят, где-то они проходят спецобучение. И тогда по вечерам солдаты собирались в кучи и судачили о том, о сем сколько душе угодно. Тут были в каждой группе свои любимчики. В роте Охлопкова в центре внимания часто Оказывался пожилой солдат с седеющими кудрями. У него рассказ особенно складно получался, когда кто-то из солдат давал ему свою наркомовскую. Тогда он добродушно улыбался. Помимо анекдотов и веселых истории касался и серьезных вещей. «Старик» (так его величали солдаты) говорил, что нет и не может быть лучшего солдата в мире, чем русский. Кто самый выносливый, кто самый преданный родной стране? Он! В тот брусиловский прорыв, рассказывал старый солдат, — мы пошли наполовину без сапог. И ничего. Не хватало винтовок и пайка. И ничего, зато был дух и опрокинули всех и вся. Вот ендри-кудри.
Или он скажет:
— Кто-то против царя работал. Точно! Мясо, масло было. Ружья разного, орудий в тылу уйма. А до фронта не доходило. Зато в гражданскую мы в тупиках дорог находили все: и винтовки, и гранаты, и пулеметы, и колючую проволоку. В Петрограде буржуи гноили мясо и по ночам тайком от народа возили в мыльный завод. Все было, ендри-кудри. Только до нас не доходило. Так вот!..
Охлопков не очень вникал в смысл подобных рассуждений, но от нечего делать слушал со всеми остальными. Многие подбадривали рассказчика всякими расспросами.
— Вы не знаете, как продувают войну. Тогда продули, сейчас не продуем. Теперь не царь-дурак правит. Вы торопитесь фашиста скинуть. О, торопитесь! Народ за себя дерется. Но вы, птенчики местные, не мерьте все одной меркой своей роты. Всему свое время. Скоро и ваш час пробьет. Так вот, ендри-кудри.
Когда бойцы спрашивали о том, что, и тут надобно ли, готовиться к крупным сражениям, он за ответом в карман не лазил.
— А как же! Главному удару, может, и здесь быть. И мы можем ударить! Все к тому же: добить немца, чтоб он больше не встал! Раньше не добили, теперь добьем!
Разговоров, таких вот и других, ходит много среди солдат. Эти, в понимании Федора, небылицы нужны лишь для утоления любопытства. И сейчас он, кидая лопатой землю из траншеи вверх, весь поглощен заботой о том, как бы выполнить дневное задание без излишнего пота и в срок. Старшина — тот самый забавный малый с фуражкой на затылке — дал задание на двоих отрыть пять метров. Эти пять метров должны быть отрыты до обеда или с обеда до полдника. Федор часто посматривает на лопату своего напарника Абрара Хай-ялиева. Парень очень старался, но полную лопату не набирает и то, что набрал, сыплется обратно. Песок комками лежит на плечах, на спине, даже на пилотке. Абрар — сын чабана-таджика, как все горцы, поджарый. Но ростом, как и Федор, невелик. В начале земляных работ едва успевали рыть эти заданные пять метров. Однако пока никому еще не позволяли помочь себе. А впоследствии они кое-кого сами брали «на буксир».
После перерыва Федор чуть поднажал: к пяти должны пойти на учебный полигон. Абрар, видя как1 напарник убыстрил темп, тоже стал кидать быстрее. Улыбается. Видимо, вспоминает про «буксир». У них был уговор: в отстающих не ходить, не давать себя тянуть за уши. Федору еще по колхозу и по работе на шахтах Алдана знакомо слово «буксир». Если тебя берут «на буксир», то это значит, что ты никчемный работник.
Рыть траншею некоторым не нравится. Им это кажется лишней работой. «Наступать же будем», — говорят они. Тут такой случай, когда трудно судить, кто прав. Но если всем бойцам дан приказ рыть, то это, видимо, для чего-то надо. И потому тех, которые отлынивают и работают лишь для вида, Федор не одобряет. А это знал не только Абрар, знали псе бойцы снайперского отделения.
— Ро-о-та, ста-а-новись! — Снова послышалась команда старшины.
На этот раз старшина роту повел на учебный полигон — на небольшой луг на опушке леса. Отделение снайперов осталось в сарае. Там снайперов уже дожидался вчерашний лейтенант. Значит, будут учить тактике. С ним сидит незнакомый капитан. Сапоги начищены до блеска, пуговицы тоже поблескивают, портупея новенькая.
— Товарищи снайперы, перед тактическим занятием с вами хочет поговорить капитан Слащев, — представил незнакомца лейтенант. — Пожалуйста, капитан.
Капитан, оказывается, является корреспондентом фронтовой газеты.
— Я надеюсь, что вы прочли на страницах нашей га зеты призыв Зины Тусколобовой. Ну как? Читали? Тог да очень хорошо. Я приехал к вам организовать ответное ваше письмо на этот призыв патриотки.
И действительно, снайперы где-то в середине мая прочли письмо одной жертвы фашистов — медсестры, лежащей в госпитале. Вскоре в адрес Охлопкова пришло письмо от редакции газеты «Вперед на врага» за подписью заместителя редактора майора П. Корзинкина. Как говорилось в письме, Охлопков и его боевые друзья должны были начинать движение мести снайперов фронта «за муки и страдания» этой девушки-калеки.
Со страницы газеты Зина выглядела совсем молоденькой, с коротко остриженными волосами. «Дорогие мои! — писала девушка. — Пусть это письмо дойдет до сердца каждого из вас. Его пишет человек, которого немцы лишили всего: счастья, здоровья, молодости. Мне 23 года. Уже 15 месяцев я лежу, прикованная к койке. У меня теперь нет ни рук, ни ног.
Русские люди! Солдаты! Я была вашим товарищем, шла с вами в одном ряду. Теперь я не могу больше сражаться. И прошу вас: отомстите! Отомстите за меня, за мой родной Полоцк»{29}.
Письмо бойцы читали группой и с каждым словом письма им становилось не по себе.
Зина воевала вместе со своим мужем. Девушка — медсестрой. Марченко — командиром взвода. В одном бою лейтенант не вышел с поля битвы. Зина не верила, что он пропал без вести, ей не хотелось верить в гибель мужа. И она пошла искать его. За несколько суток она вынесла с поля боя 123 раненых. Ее наградили орденом. Она продолжала искать своего Иосифа. Ей казалось, что Иосиф где-то близко лежит раненый и ждет ее... И в тот раз она ползла между телами убитых. Вдруг услышала стон, стон раненого. Повернулась — лейтенант... Девушка поползла к нему. Затарахтел автомат и пули прошли сквозь ее ноги выше колен. Зина потеряла сознание. Пришла в себя от страшной боли. Это фашист наступил на ее ноги. А фашист, увидя на рукаве девушки красную повязку сестры-милосердия, с испугу или со злости стал колотить ложей автомата по ее рукам и ногам, по голове. Ее, полуживую, подобрали наши через двое суток-
Затем — госпиталь, девять операций. И в каждый раз борьба за жизнь, борьба против падения духа и апатии.
Чуть стало легче, начала объезжать на носилках заводы и выступать перед рабочими. Ее желание принести хоть небольшую пользу оправдалось. Где она выступала, там план поставки военной техники фронту выполнялся.
— А один лишний патрон и снаряд — это удар по врагу. Так-то, товарищи снайперы. Теперь я жду вашего слова, — сказал в конце рассказа капитан.
Капитан, услышав что Охлопков и его друзья текст своего обращения к снайперам фронта отправили вчера, обещал прийти завтра еще раз.
— Так, тема задания на сегодня «Действие снайпера перед наступлением», — объявил лейтенант, когда ушел капитан, попрощавшись со всеми за руку. — Теперь слу шайте это:
«Быть невидимкой, тщательно маскироваться на поле боя — святое правило снайпера. И в наступлении, и в обороне я всегда стараюсь примериться к местности так, чтобы враг меня не заметил.
... Перед наступлением я всегда изучаю складки местности, скрытые подступы к врагу. Заранее определяю с каким прицелом стрелять на том или ином рубеже, каким образом там можно замаскироваться».
— Кто скажет, откуда взят этот отрывок? Нет, нет, Попов. Из молодых кто скажет? Давай, давай, Баймратов? Ну- ка.
— Это из рассказов Охлопкова, — ответил боец-казах Кутувых Баймратов.
—Точно. Наверно, помните — рассказы Охлопкова о своем опыте опубликованы в «Защитнике Отечества» за 22 и 23 марта. Кто не читал их, может эти номера газе ты взять с собой. А сейчас мы с помощью самого Охлопкова отработаем приемы маскировки.
Снайперов лейтенант разделил на опытных и на молодых. Опытные — Охлопков, Квачантирадзе, Смоленский — отходят метров на триста и ложатся в отдалении друг от друга. Они должны маскироваться. Молодые — Журин, Сартмамбетов, Попов, Парфенов, Хаялиев, Баймратов — остаются на месте. Им дано задание: найти место расположения опытных, используя складки местности, подойти незаметно до ста пятидесяти метров от них. Затем каждый из них должен встать и указать на того, кто лежит перед ним, подойти к нему. А опытные должны считать, сколько раз молодые дали себя заметить.
Получив задание, опытные пошли рядом к местам расположения. Примерное расстояние между ними по сто метров друг от друга. Скоро они исчезли из виду. Через пять минут двинулись молодые, но ползком.
Через десять минут молодые встали и, указав предполагаемое место расположения впереди лежащих, двинулись к своим «жертвам».
По итогам необычного соревнования молодых наилучшие результаты оказались у Журина и Сартмамбетова. Из опытных не обнаружили лишь Охлопкова.
Все пошли к месту, где лежал Охлопков и стали разбираться в «секретах» его маскировки. И ничего необыкновенного не нашли. Он не выбирал места, где густая трава, наоборот, лег там, где травы было меньше. Отполз шагов на десять назад, причем выпрямляя примятую им траву. Остановился среди отдельных кустиков полыни и лебеды. За одним оставил полено, надев на него пилотку, а сам отполз в сторону и притаился, присыпав травой голову.
— Ну, товарищи снайперы, в данных условиях проще такой маскировки вряд ли придумаешь. Теперь объясни те, почему Попов и Хаялиев не обнаружили Охлопкова? — допытывался лейтенант.
Некоторые сказали, что складки местности его скрыли. Они, чтоб убедиться, отходили назад и присматривались оттуда. Если убрать полынь, то человек виден достаточно четко. Другие объяснили тем, что Охлопков лег между двумя стебельками полыни, тем и заслонил обычные контуры плеч. С этим объяснением лейтенант согласился. Однако спросил у самого Охлопкова.
— Медведь скрывается от человека не за пнем или деревом, а за кустиками между этими пнями или деревьями, — ответил он. — И пока не подойдешь на 5-6 шагов, его так и не заметишь.
Опять заспорили. Кто-то сказал, что медведь не человек, цвет его шерсти тот самый для леса и шиш ты его увидишь. Другой сказал, что медведь вовсе на прячется, он же хищник, он может притаиться, чтоб при опасности напасть на человека. А лейтенант все-таки нашел в «медвежьей» маскировке отвлекающие зрение моменты: пни, деревья, медведь за ними притаиться может; когда сытый, ведь он никогда не набрасывается на человека. Когда лейтенант попросил подтверждение своих слов, Охлопков кивнул головой и добавил:
— Я по-медвежьему и сделал. Справа — поленце с пилоткой, слева — кочка. И взгляд ребят из трех точек остановился на более привычном — на пилотку с поле ном.
Лейтенант от удовольствия качал головой и широко улыбался. А молодые снайперы все еще продолжали спорить между собой, мол, кто может предположить, что наденет пилотку на полено или не залезет в низину. Когда пыл молодых чуть остыл, лейтенант спросил у Охлопкова:
— Федор Матвеевич, вот на фронте был ли у вас случай, когда ты притаился от немцев вот так, по-медвежьи?
Снайперы уже шли к сараю, когда Охлопков рассказал про тот случай, который приключился с ним год назад.
Полк стоял недалеко от озера Сапшо у высоты «Желтая». Случилось это в апреле месяце, когда возвращались с разведки. Три бойца: разведчик, корректировщик и он, стрелок, выполнив задание, то есть выяснив место прибытия новой артиллерийской части немцев, дожидались темноты, чтоб перейти линию фронта. Разведчик с биноклем искал наиболее удобное для перехода место. Он вдруг обнаружил только что установленный пулемет и приказал корректировщику взять на заметку эту новую огневую точку. И корректировщик, чтоб уточнить месторасположение этой точки, поднялся на небольшой бугорок и расположился в кустах. Видимо, ему оттуда лучше была видна передовая линия немцев. А Охлопков стоял на середине бугорка почти на голом месте. Над ними пролетели вражеские самолеты, вызывая досаду тем, что летают так безнаказанно.
Как это случилось, что он не услышал тарахтенье моторов, не понимает и до сего времени. Вдруг из-за поворота на дорогу прямо перед ним выскочил мотоцикл. Шевелиться нельзя, фашисты — и водитель, и автоматчик — сразу заметят. Федору оставалось стоять неподвижно как тень, а мотоцикл приближался все ближе и ближе. Фашисты о чем-то громко переговаривались — словом, галдели только так. Как увидят, надо будет открыть огонь по ним. Тогда начнется перестрелка и вряд ли разведчикам удастся уйти, если даже он, Охлопков, пристрелит этих двоих. Тогда смерть или плен... И в следующий миг между мотоциклом и Федором появились тальниковые ветви с распускающимися почками. Оказывается, перед ним стояли два тоненьких кустика. Мотоцикл шел уже не прямо, а чуть отклоняясь в сторону. Федор, не меняя позы, передвигал ноги так, чтобы лицо его оставалось за этими кустиками.
Когда фашисты, не заметив стоящего от них в десяти шагах человека, пронеслись мимо, Охлопков обернулся и увидел, что сзади был еще один бугор, а на нем торчали несколько срезанных снарядом стволов деревьев.
Этот случай также вызвал оживленный спор снайперов. «Фрицы, наверняка, были пьяные», «Стволы эти спасли», «Ничего особенного, настолько были знакомые места, немцы могли и так пройти», — рассуждали они. Но Федору не хотелось бы попасть еще раз в такой опасный оборот. Он, занятый своими мыслями, до сарая шел молча.
На следующий день капитан Слащев пришел к снайперам, когда те рыли ту же траншею, что и вчера. Он долго присматривался, кое с кем побеседовал, Охлопкова между прочим похвалил за легкость обращения с лопатой, так сказать, за сноровку.
Во время перерыва капитан снова начал разговор с Зины Туснолобовой и поведал снайперам, что движение за муки и страдания этой молодой девушки из Белоруссии все расширяется, что оно охватило танкистов, летчиков, артиллеристов всего фронта.
Заканчивая беседу, капитан вдруг спросил:
— Вы сказали, что будете участниками движения. Как и когда исполните свое слово?
—На передовую скоро пойдем же, — выпалил за всех Журин.
—А когда окажетесь на передовой?
—Откуда нам это знать?
—То-то, — сказал капитан, многозначительно подняв указательный палец.
Капитан обещал об этом поговорить с командованием и открыто признал, что снайперам рыть траншеи ни к чему, так они могут потерять нужные боевые качества.
Скоро так оно и случилось: вышла большая статья этого капитана «Так ли надо заботиться о снайперах?» Она была напечатана во фронтовой газете. Однако Охлопкову в статье многое не понравилось. Может, по поводу закрепления отделения к определенному подразделению и его тренировок сказано верно. Но зачем же снайперам нужны офицерские пайки, вместо ботинок с обмотками те же офицерские сапоги? Ведь снайпер тоже солдат, и ему ни к чему особые условия.
Перед этой статьей, 31 мая, вышло обращение отделения Охлопкова ко всем снайперам фронта. Оно, как понимал Охлопков, было действительно стоящим делом.
В обращении говорилось:
«Родной наш товарищ, дорогая Зина!
... Мы слышим твой голос, мы видим твои страдания! Сердцем своим солдатским мы с тобой в этот суровый час. Крепись, родная, близок светлый день радости, близка победа!
... 1333 немца полегло костьми от наших снайперских пуль. Этот счет мы будем увеличивать изо дня в день.
Сегодня мы обращаем свое слово к снайперам нашего фронта:
«Мстите, товарищи, за горе и муки Зины Туснолобо-вой, за русских девушек, за их погубленную жизнь. Ни одной минуты не давайте покоя врагам!..
Мы выйдем, дорогая наша сестра, на «охоту» и откроем счет мести в честь твоего светлого имени. Будь уверена, родная, что ни один фриц, которого увидит наш глаз, не уйдет живым.
Счастья и успеха желаем тебе, наш боевой товарищ, дорогая Зина!
Снайперы сержанты Ф. Охлопков, В. Квачантирадзе, К. Смоленский, Л. Ганьшин».
Но «стоящее дело», то есть свое обращение, снайперам предстояло еще подтвердить уже боевым счетом.
В тот самый день, когда ушел капитан Слащев, вечером у снайперов было проведено очередное занятие. Там разбирался опыт Квачантирадзе — наблюдение за противником и приемы выманивания вражеских снайперов. За Василия больше объяснял лейтенант. Однако занятие прошло оживленно. Потому что Василий свое неумение объясняться по-русски восполнял полушуточными, но броскими движениями. Лейтенант объясняет, что опытный на лопатку с пилоткой не пойдет. А Василий двигает вырезанную из картона фигуру с пилоткой, которая будто что-то уронила, повернувшись, подняла и снова начала идти по изначальному пути. Ребята за проделками Василия следили то с улыбкой, то с удивлением. На поле боя, где нет ни окопов, ни картонных фигур, иногда приходится ввести в заблуждение противника уже обманными движениями, начиная с отходов, уклонов то в одну, то в другую сторону, кончая отлеживанием «мертвым».
— Хитрый, говоришь? — отвечает Василий на чье-то замечание. — Хочешь жить, будешь все делать. Только не трусь. Струсишь — крышка.
Ребята почувствовали, что Василий разговорился и не преминули воспользоваться этим. На вопрос, кто помог быть таким ловким и метким, Василий ответил с напускным удивлением:
— Кто, говоришь? Моя Грузия. Город Махарадзе слыхали? Нет? А Колхиду? Знаете. Так, Махарадзе на юге Колхиды стоит. Махарадзе — центр моего района. Родное село мое — Гурианта. Егерь, садовод, повар — моя работа там. И жена работку дала. Она мне родила двоих в подарок.
Ребята дружно хохочут.
— Еще охота. Вай-вай, во она! Спросите у Федора. Раз сломал ногу. Так, наотрез. Больше не ломал. Сам грузин. Все.
Снова хохочут ребята.
А примечательного в жизни и у Василия, и у Федора, казалось, и на самом деле было маловато. У того и у другого — образование три класса, оба еле изъясняются по-русски и оба обычно предпочитают молчать. Василию казалось, что Федор по-русски знает лучше его. А Федору, наоборот, кажется, что Василий говорит лучше. Все же, когда останутся наедине, разговорчивее становился он, Василий. Так получилось и в тот самый вечер. Ребят вызвали на комсомольское собрание. Разговор шел вокруг событий дня. Вспомнили и про девушку из Полоцка. И вдруг Василий с необычным для него волнением сказал:
— Знаешь, друг, хочу домой, сильно хочу. Вай-вай... Ты же слышал. Чего только не бывает на фронте. Вай- вай... Мои далеко от фронта живут. Это правда. Но все равно меня тянет туда. Ты не думай, что я трус. Фашиста не боюсь. А вот семья, жена... Ох...
На вопрос, при чем тут девушка из Полоцка, он долго объяснял. И с каждым словом все горячее, будто доказывал свою правду перед невидимым человеком, который не хочет его понять. Женщине, как он говорит, от войны, оказывается, достается больше, чем мужчине. Мужчина погиб, и все с ним. Ей надо оплакивать его, кормить детей, семью. В детские годы он, Василий, видел женщин в вечном трауре, одетых с ног до головы во все черное. Те были вдовы гражданской.
— В моей Грузии черных вдов, однако, сейчас стало много. Ох, не хочу, чтоб моя Вера ходила в черном. Как она одна поднимет на ноги Циалу, Ленку?
В обычное время Василий предпочитал отмалчиваться, выглядел спокойным, степенным. Некоторые ему говорили, что он не похож на грузина. Тогда он иногда огрызался: «Грузин балаболка что ли? Или грузин джигит? Джигит не надо. Я обыкновенный, как все вы».
Федор не знал, в каких условиях вырос его друг, но все же знал и чувствовал, что мнргое роднит их. Оба из простой крестьянской семьи. Оба участвовали в организации первых сельских артелей, оба работали немного в промышленности: он, Федор, на золотых приисках Алдана, а Василий на рудниках Рустави. Они почти ровесники — Василию 34, Федору 33. Оба семейные: у Федора два сына, у Василия две дочери. Оба коммунисты: Василий Шалвович вступил в партию за два года до войны, Федор — летом 1942 года на фронте. Как снайперы стали отличаться также одновременно, с ноября 1942 года. Такая была одинаковая судьба у них — у сына «Солнечной Грузии» и у сына «Полюса холода — Якутии». Но у них была одна общая родина — Россия, одна общая колыбель — труд.
Трудится Федор столько, сколько помнит себя. Приучил к труду старший брат, который всю жизнь работал за двоих. Так, идя на покос, приготовит заготовку для саней, а возвращаясь домой, несет ее на плечах домой. Зимой днем возит сено, по вечерам бондарит или столярничает. Как нужда заставит, днем ходит на строительство, а ночью принимает участие в выгрузке баржи. Выходных у Охлопковых не было. Они работали в сутки обычно не менее 12 часов. Когда пароходы топились дровами, на заготовку дров они с Иннокентием Никитиным обычной пилой пилили и ставили в день 40 кубов дров. Колол и ставил штабеля Иннокентий, а братья пилили.
После вот такой спартанской школы трудом Федор приобщился к технике, когда он в 1932 — 1933 годах по призыву комсомола работал на приисках Алдана сначала в шахте, затем на драге. Условия были непривычные и тяжелые. Люди, не знакомые с трудом под землей, в шахты спускались без спецовок, в одних ичигах вместо сапог. Не хватало не только спецодежды. Жили в барачных комнатах по 30 — 40 человек. В столовых кормили лишь в обеденный перерыв. Первая из них предназначалась для стахановцев и для тех, кто завоевал переходящий вымпел в выполнении дневных, недельных, месячных заданий. В старой обычной столовой, если чуть зазеваешь, то можешь остаться и без обеда. Щи со свежей капустой давались где-то до ноября. Затем наступала пора кислых щей с кусочком мяса, потом и без него. С марта или с апреля в столовой кроме кислых щей и соленой рыбы ничего не давалось. Май-июнь, до подхода первых пароходов — это уже пора полуголодной жизни с фунтом хлеба и хвостиком селедки в день. Людей поражала цинга. Их, ползущих на карачках, из-за отсутствия лекарств вывозили на первый зеленый лук прямо на поле. За ними приезжали через одну-две недели. Скудное питание у многих вызвало туберкулез легких. Даже Федор, неприхотливый с детства к еде, нажил было туберкулез, но после приезда домой быстро поправился.
Конечно, сейчас об этом мало когда вспоминает. Но из житейской закалки, которую он прошел в Алдане, главным приобретением для него были: общение с рабочими людьми, братание с ними и знакомство с техникой.
Зато он помнит разные, по его пониманию, необычные случаи из своей жизни. Раз Федор Старший при очистке водопоя ото льда, сломав черенок, выронил ледокол на дно озера. Ледокол оказался единственным и без него нельзя было прожить и дня. И его, девятилетнего мальчика, Федор Старший заставил раздеться в январскую стужу наголо и нырнуть в водопой, завязав его за ноги веревкой. Когда нашел на дне этот злосчастный ледокол, Федор Старший вытащил мальчика из водопоя и, завернув тут же в заячье одеяло, увез на санях домой.
А это приключилось, когда он был уже подростком. Шел ледоход на Алдане — реке широкой и с быстрым бурным течением. Человеку, за взбалмошный характер и необъяснимые выходки прозванному недоброжелателями Василием Сумасбродом, к перелету гусей надо было перейти через реку на остров. Василий Сумасброд в напарники взял Федора. С шестом на руках они прыгали со льда на лед. И, как Федору показалось, легко перешли бушующую реку.
Как-то раз, уже будучи в колхозе охотником, чуть было не попал в лапы медведю, вырвавшегося из бревенчатой пасти. Когда Федор подходил к пасти, медведь уже мог встать на ноги и с ревом пошел на него. Нетрудно предположить, что было бы, если бы ружье оказалось незаряженным.
Но, независимо от того, что помнишь или не помнишь, подобные приключения вряд ли серьезно влияют на судьбу человека. А навыки, приобретенные в труде, как понимает Федор, просто ничем незаменимы и на войне. От труда закалка и выносливость, смекалка и уверенность. Более того, тот, кто ценит и любит труд, и к людям отзывчивее и добрее. Честность и благородство также исходят только от труженика. И, наконец, труженик менее зависим, менее уязвим, потому что он все за себя делает сам.
Вот почему Охлопков и сейчас земляные работы выполняет на совесть. Многие толкуют так: будем наступать — эти траншеи заставляют рыть для отвода глаз. Немца не обманешь. ^Он и без того все видит и знает. А Федор от своих требует, чтоб они без лишних слов выполняли задание. Откуда знать солдату каждый раз то, что ему следует делать. К каждому наступлению ведь подготовка бывает разная. «Знаешь, что тебя ждет? Ну вот, выполняй приказ — это твой долг», — всегда повторяет он. Или еще скажет: «Рой, лишь земля прячет солдата». А так наступления ждут все. Ждет и готовится и Охлопков.
Новичкам он спуска не дает, чтоб те винтовки свои содержали всегда в исправности. Как и люди, винтовка винтовке рознь. У каждой свои особенности: у одной спуск твердый, у другой, наоборот, мягкий. Бывает и бой разный: одна бьет выше, другая ниже. Когда спуск твердый, чуть выше надо целиться. Помнится, Журин в первые дни появления в отделение как-то показал винтовку: дескать, она плохо бьет. С нее действительно нельзя было попасть в цель. Потому что парень, видимо, не почистил ее вовремя от сильного загрязнения и ствол вздулся чуть ниже мушки. И как же попадешь из вздутой винтовки в цель? Журину тогда сменили винтовку, а Охлопков внушил ему, как нужно содержать боевую подругу. Снайпер, когда надо, выходит «на охоту» в любую погоду. Например, утром был туман, днем температура поднялась на 10 градусов, тогда с расстояния 350 метров надо целиться на десять сантиметров ниже или прицел следует поставить вместо 3,5 на 3. Или же ты ждешь появления фашиста на расстоянии 400 метров, а он выскочил на 200 метров дальше. Тебе некогда устанавливать прицел. В этом случае надо целиться выше на целый метр.
Еще от новичков Охлопков требовал во всем правдивого ему объяснения и честного отношения друг другу. Сам он в молодые годы охотно отдавал всего себя строительству новой жизни. Для него исключен был возврат к старой жизни с ее несправедливостью. Новая жизнь — это свет, это культура, это справедливость. И справедливость старался блюсти с юных лет. Будучи в свои двадцать лет председателем артели по совместной обработке земли — ТОЗа по артельным делам в райцентр ходил пешком туда и обратно километров двадцать.
Однажды односельчане не приняли в артель мужика по той простой причине, что два года назад был у него проездом незнакомый человек, который, как потом сказывали, стал главой банды в далеком Оймяконе. Дело было зимой, на острове реки Алдан, где этот мужик жил временно, откармливая свой скот сеном, заготовленным еще летом. А избушка стояла недалеко от большой дороги. И откуда было знать мужику, кто проезжает по ней каждый божий день? Федор взял да пошел в райцентр и принес справку от органов о том, что тот мужик не виновен в побеге того главаря банды. Мужика приняли в артель.
Охлопков знал, что новая справедливая жизнь идет из России, которую здесь, на фронте, он и защищает. Вернее, защищая Россию, защищает себя, свою семью, свою Якутию, ту жизнь, которую называют социализмом. Для него ясно, за что он воюет, за что отдаст, если понадобится, и жизнь. Пока будто все ясно и просто.
Солдаты подходят к сараю. И тут же разнеслась команда старшины:
— Ро-о-та, ста-а-новись!
Значит, очередное занятие кончилось и прошел еще один день их боевой жизни.
— Ро-о-та, ша-агом арш! За-а-пе-вай!
На посошок еще два дня
Операция «Багратион» по освобождению Белоруссии началась раньше намеченной даты на один день. А бойцам дали отдых только вчера: отвели помыться к озеру, как обычно перед крупным сражением сменили белье. Федор ловил себя на том, что он стал чересчур чуток ко всему происходящему вокруг. Почему-то вглядывался в глаза каждому, кто оказался с ним рядом, слышал в словах, которыми перебрасывались, какой-то особый невысказанный, тревожный смысл. И когда тот самый брусиловец нарочито весело сказал, мол, не тужи, друг, все образуется, он, кажется, его отправил к чертовой матери. Так, вчера весь день ходил сам не свой. Снайперов и на этот раз разбросали по ротам да по штабам. В последние дни никто не интересовался ими, будто они больше не нужны. Да еще это странное предложение капитана Кукушкина...
Федор лежит на передовой. Он не смотрит на соседей справа и слева, не гадает, кто получит ранение или найдет себе смерть. Из его группы тут нет никого. Он здесь один и, дожидаясь, когда поднимутся в разведку боем, не с целью выяснения чего-то важного сейчас для него, а скорее по привычке и без произвольной дрожи ожидания, наблюдает, как поднявшийся ветер рассеивает густой утренний туман. Вдруг рявкнули наши пушки. Федор невольно вздрогнул. Залпы последовали один за другим, затем слились в один протяжный гул. Вскоре перед ним стали маячить чьи-то тени. Это пошли бойцы в бой. Поднялись и он, и его соседи. Шли долго, о первой линии обороны немцев оставалось недалеко, а огонь с той стороны еще не открывают.
Догнали танки и САУ. В рваном тумане они то исчезают, то снова появляются. Но пламя их выстрелов вспыхивает непрестанно. Вместе с ними рота дошла до передовой немцев. Первую траншею перешли почти без сопротивления.
Когда ветром подняло туман, стало видно как фашисты убегают ко второй траншее. Как-то стало легче: видит врага, видит своих, наш огонь еще усилился. Но вдруг тяжелые минные снаряды забухали спереди, сбоку, сзади. Над самой землей с ужасным треском, с буро-красным пламенем стали разрываться и бризантовые снаряды. Все сгущающееся белое пламя и все чаще покатывающаяся волна смрадного горячего воздуха обрушили на людей смертельно удушливый колпак. Все тело прошило неприятно липким потом. Дышать нечем. А бойцы бежали вперед. Федор тоже бежал, не замечая как трясет тело его собственный автомат. «Вырваться... вырваться...» — сверлит его мозг единственно желанная мысль. «Вырваться _»
Теперь Федор ничего и не боится. Он не видит, что они уже в траншее врага. Кого-то бьет прикладом, колет штыком, куда-то вперед швыряет свои гранаты.
Это, видимо, то святое состояние для воина, когда он перестает быть обычным убийцей. Четко ничего не помнит, а делает то, что от него требуется по извечному закону войны. Сотни, тысячи солдат, сами того не замечая, так совершают подвиг ежедневно в небольших и крупных сражениях. Это и есть подвиг самый чистый, самый бескорыстный.
Когда Федор стал четко различать, что происходит на поле боя, рота уже заняла участок вражеской траншеи, шириной 200 метров. Фашисты бьют с боковых траншей. Больше всего стрекочут их ручные пулеметы. По ним он ведет огонь уже прицельный.
Какой солдат вот в такой заварухе будет помнить зло на кого-то. Да, Охлопкову капитан Кукушкин предложил остаться в распоряжении прокурора то ли дивизии, то ли армии. Да, он ответил на это резким отказом, потому что имел случай увидеть воочию, что же это такое на самом деле. Да, тогда капитан распорядился идти ему на помощь солдату — не то адыгейцу, не то греку — приводившему в исполнение приговор трибунала. Да, тот несчастный, которого вот-вот должен был прикончить палач, узнал Федора и умолял остановить расправу. Да, то, что он испытал там, был для него тяжким случаем и он потом будет еще долго видеть во сне, как тот, извиваясь перед ним, колотил землю кулаками: «Дома у меня жена и четверо детей... Не давай меня убивать-»
Солдат незлопамятен. Охлопков капитана не вспомнил и на следующий день, 23 июня, когда началось само наступление в 4 часа утра с мощной артиллерийской подготовки.
Бойцы 179-й дивизии ведут ожесточенный бой за Шумилине.
А Федор? Где он? Он ли? Без пилотки и пояса, автомат тащит за ремень и плетется, шатаясь как пьяный. Его увидел командир взвода с пистолетом наголо. Младший лейтенант пошел в его сторону.
— Это еще что такое? — командир подошел к идущему. — Стой! Стой тебе говорят!
Командир вдруг попятился и его гнев как рукой сняло:
— Федя, это ты? Что с тобой?
—Эх.эрзац зацепил...
—Что говоришь? Где?
—В грудь- Насквозь_
— Ну?.. — командир осторожно снял ремень с локтя раненого и увидел на его спине сочившуюся с красной пеной чашу раны. Такая рана бывает от разрывной пули. — Как же ты идешь пешком? Эх, Федя, Федя- Командир посматривал вокруг и дал кому-то распоряжение привезти сюда ездового.
— Федя, ты узнал меня?
—Узнал. ..Узнал. узнал, Степан...
—Теперь молчи, дружок, молчи...
Кутенев не знал как обращаться с Федором: то ли" посадить, то ли уложить.
— Федя, я курсы свои окончил. Вот и стал командиром взвода. Федя, Федя, не надо тебе говорить. Ты толь ко слушай.
А Федор хочет рассказать. Шумилине вот-вот будет взят. День, видишь, какой неудачный для него? Утром тоже получил ранение. Пуля содрала кожу до костей ребра. Зачем ему надо было жалеть щуплого эрзац-фашиста? Помнишь, такие доходяги на фронте нынче весной стали появляться. Убрал бы, когда тот спотыкался и до смешного неуклюже повернулся и впопыхах огрызнулся бесприцельным выстрелом. А он, этот фриц, или дожидался его, или со страху не находил себе места. Увидел же как целился. Уклониться бы сразу. Почему понадобилось остановиться, почему целился? Бил бы с ходу. И вот после курка Федор почувствовал удар в грудь...
Хочет рассказать Кутеневу об этой своей нелепой ошибке, да не может. Такая хрипота в горле. Да и Кутенев не дает ему говорить. Что-то сам говорит, успокаивает...
— Пыл наступательный, думаю, у фашиста выходит. Слышишь, Федя? Форсируем Двину, погоним его, всту пим в Прибалтику. А там и до Берлина рукой подать! Сюда, сюда подводу, сюда! Лобанов, бери автомат, а ты, ездовой, его доставишь в санбат. Слышишь?
—Своим ходом дойдет. Видишь у меня двое лежат.
—Слезай, тебе говорят.
Ездовой нехотя слез с телеги и помог Кутеневу посадить раненого возле двух офицеров, лежащих без сознания.
— И прошу, и приказываю, доставишь его в медсанбат. Понял?
Вид ездового был невозмутим, мол, раненых без ваших хватает, но, садясь на телегу, увидел спину Федора и ахнул:
— Вот эта рана... Извини, товарищ лейтенант, довезу его. Не сомневайся, довезу.
—Спасибо.
—А вот довезу ли? От такой умирают быстро.
—Ну_ Федя, Федя, терпи!.
Как тронулась телега, стало трясти, и раненый потерял сознание.
... Кто-то шлепает по лицу. Над ним разговаривают: «Смотри, живой... Такой будет жить». Федор, увидел было свет, тут же снова провалился в бездну, мягкую, теплую... Он догоняет эрзац-фрица, хватает его за шиворот, а тот улыбается. «Я не хотел стрелять, я со страха...» «Да?» — почему-то соглашается Федор. «Я тоже не хотел тебя убивать». — «Дай руку, мы вместе в рай пойдем». — «Нет, я домой пойду, ты убитый, иди один», — «Ладно, я пошел». Тут щупленький, так и улыбаясь, в белом халате стал удаляться выше и выше. Федор ему кричит: «Подожди, бери меня с собой». Щупленький не останавливается, он все улыбается и все удаляется... — «Подожди...»
Опять кто-то его шлепает но лицу.
Федор увидел над собой человека в белом. Он не щупленький, лицо широкое, красное, на него смотрит большущими глазами через очки...
— Пришел же в сознание... Вот молодец... Вот герой... Ну все. Теперь спи. Не беспокойся, ты в госпитале. Спи, спи, давай.
Вместо эпилога
Хорошо ли, плохо ли показана в этой книге судьба еще одного солдата той долгой, страшной войны, которую принято называть Великой Отечественной, судить не нам. А судьбу нашего героя, по сравнению с тем, что было в том самом 1418-дневном побоище, можно считать, помимо прочего, счастливой.
Да, на его теле война оставила рубцы от двенадцати пулевых и осколочных ранений, из которых на девять найдено нами документальное подтверждение. Да, он трижды был сотрясен контузией, до конца дней своих носил на себе следы еще от десятка колотых, рваных ранений, полученных в штыковом бою. Но, несмотря ни на что, остался жив и, как писал один наш местный журналист о своей первой встрече с только что прибывшим фронтовиком, на лице его не заметно было «ни тени усталости, ни следов тяжких переживаний, наоборот, веришь в то, что его ждет полнокровная жизнь до старости». Не удивляйтесь этим словам: он не хромал, у него руки и ноги были целые, голова не была покрыта белыми сединами. Случилось так, что Федора Матвеевича, как вылечился от последнего ранения, прямо из госпиталя забрали в школу сержантского состава 15-й Московской стрелковой дивизии, где служил с апреля по август 1945 года командиром отделения 174-го стрелкового полка. Казалось бы, времени прийти в себя было предостаточно. Все пережитое на фронте не так-то просто отпускало даже таких, как Охлопков. Он, уже будучи в родных местах, при внезапном виде крови на обычном зайце, ловил себя на том, что, как помимо воли, его рука хватается за рукоять охотничьего ножа. Иногда, после каких-то нежелательных встреч и волнений, напоминавших фронтовую жизнь, снились такие кошмары, что вместо снотворного приходилось ему прибегать к зеленому змию, которого на фронте из-за чувства самосохранения всячески избегал.
Воина-победителя окончательно могли бы успокоить почести, оказанные ему на пути следования: в Иркутске, в столице республики, затем в Чурапче и Ытык-Кюеле. К тому же еще в свой Крест-Хальджай приехал с подаренными генералами ружьями, в костюме и при часах. Но он не мог предаваться радостям жизни. Он увидел в колхозе такую безысходность, такую нищенскую жизнь, что на первых порах не знал куда деваться. Оказывается, пока шла война, тут многие умерли от голода и болезней, каждый четвертый харкал кровавой слизью, женщины так исхудали и состарились от постоянного недоедания и изнурительного труда, что смотреть на них было и больно, и тяжко. Позже Федор узнает, что в районе во время тех страшных четырех засушливых лет военного лихолетья умерло голодной смертью более тысячи людей.
Тогда он, может быть впервые за свои 37 лет, сполна ощутил как тяжело и страшно начинать жизнь снова с борьбы с непросветной нуждой. Как колхознику, карточки на хлеб и другой харч ему не полагались, и счастливчик, уцелевший в ужасной войне, пошел не в менее ужасный колхоз, который давал на трудодни почти ничего, чтобы заработать хоть что-то на семью и на себя. В ту зиму вдруг поехал к двоюродному брату, в село Томпо, что находилось среди гор в трехстах километрах от Крест-Хальджая. То ли захотел навестить своего сородича, то ли задумал остаться там и чуть подзаработать — об этом сам никогда ничего не говорил. Смалодушничал? Возможно. Тогда этот был первый и последний случай его сделки с жизнью.
В общем-то, Ф. М. Охлопков был из той породы людей, которые ни в каких обстоятельствах хитрить да ловчить или выгадывать да под себя грести не умели и не хотели. Он, имея семью из 12 — 13 едоков, как бы ни приспичила нужда, не просил помощи ни у родственников, ни у государства. Правда, кто-то из его ребятишек, как сын или дочь матери-героини, пользовался интернатским пайком. Будучи депутатом Верховного Совета СССР, сам работал в течение 6 — 7 лет руководителем в двух-трех организациях районного масштаба, а жил в обычной коммунальной квартире. В дни празднования 20-летия Дня Победы стал, наконец-то, Героем Советского Союза, в 1968 году широко отмечалось его 60-летие. В том и другом случае на его имя поступило немало подарков. Часть их — по его понятиям «лишних» — раздавал родственникам, близким людям или просто знакомым без всякой корысти.
Что это? Святая простота или безбожная расточительность? Видимо, не то и не другое. Как успели сами заметить, он не чурался любого труда: когда нужно кузнечил, при надобности отлично владел и топором. До войны настолько увлекся трудом в коллективном хозяйстве, что так и не нашел времени сколотить домик для своей семьи. После войны четыре года бегал в депутатах. По свидетельству его друга и неофициального помощника, калеки войны, бывшего военного летчика Г. Т. Табунанова, в первый же год Охлопков исписал все листы своего депутатского блокнота. Так, и тут всего себя отдавал делу, а для себя, как всегда, не добивался ничего.
В поисках объяснения мотивов подобного его поведения, я почему-то вспоминаю шолоховского Нагульнова. Правда, Охлопков не литературный герой и не был таким бесшабашным как тот, но у них нахожу схожие черты — прямоту, фанатичную веру в светлое будущее, которое преподносилось тогда в облике социализма — единственного социально-справедливого общества для трудящихся. Помните, как Нагульнов, готовясь к мировой революции, с какой бесплодной натугой настойчиво изучал английский язык? Охлопкова же, когда ему было всего двадцать лет, земляки выбрали председателем первого своего коллективного хозяйства, так называемого товарищества по совместной обработке земли. Дело было новое и старики, видимо, выжидая время, сочли уместным выдвинуть именно его — доброго, веселого малого, чистого от всех житейских грехов, вдобавок комсомольца. А он, как рыцарь без страха и упрека, свое назначение воспринял как должное. Ему уже тогда казалось, что чуть ли единственным препятствием торжества новой культурной, зажиточной жизни является веками устоявшаяся привычка крестьянина-единоличника жить для себя, перспективами лишь своего хозяйства и он приобретение личного счастья через всеобщее благополучие окружающих, через коллективный труд воспринял как заповедь. Впоследствии у Охлопкова постепенно, исподволь сложилось убеждение жить просто и без притязаний. Когда было трудно, не хныкал, никогда ни на кого злобу не таил, ни себе, ни близким лишнего не брал, привилегий не искал. Это был кристально честный человек.
Другое дело, как все это воспринималось теми же окружающими. Люди и тогда были разные. Одни видели в нем чудака, который не то, что гонится за добром, а, как говорится в якутской поговорке, сам катится от золотого котелка, то есть сам убегает от собственного счастья. Другие насмехались над ним по поводу того, что у него орденов полная грудь, а живет как нищий.
Что ответишь на это? Как изрекает не менее распространенная поговорка, не заткнешь рот людской. Да, Охлопков почти лет десять в прямом смысле слова бедствовал, одевался и питался значительно хуже многих односельчан. Зато худо-бедно росли у него дети. Они сейчас имеют высшее и среднее специальное образование и все, по нынешним понятиям, вышли в люди. По свидетельству стариков, он сам с мальчишеских лет любил возиться с детьми, присматривать за ними и опекать их, и в зрелом возрасте эту любовь перенес на своих детей. Дети у него были не только предметом забот и хлопот, но и источником радости и по существу смыслом всей его жизни.
Еще скажу, что Охлопков везде умел блюсти свое человеческое достоинство также естественно и просто, как жил, без бравады, в то же время без излишнего скромничания. Когда присвоили ему звание Героя, во всех торжествах вел себя должным образом, не впадая ни в суету, ни в чрезмерное ликование. Словом, в этом человеке уживались воедино обычная человеческая скромность и рыцарская готовность к участию во всех нужных людям делах. И руководство Томпонского района в полной мере использовало самого Охлопкова и его Золотую Звезду. От имени Героя, как при бытности его депутатства, стали отправляться прошения в различные инстанции, сам, как порученец, летал то в Якутск, то в Москву, по заданию обкома ВЛКСМ разъезжал по районам республики, встречался с молодежью, бывал в школах. Он не находил неуместным противиться даже быть украшением стола на всяких торжествах или приемах важных для начальства гостей. Вот это безотказность и ускорила его кончину. На фронте шел без оглядки на любое задание и всегда оказывался в победителях благодаря своим исключительным качествам, таким, как смекалка и выдержка, дерзость и отвага. А тут, полагая, что совершается нужное людям дело, только подрывал свое и без того расшатанное здоровье.
На свете нет ничего вечного. Со временем многое забудется из биографии героя и он чаще всего будет вспоминаться, видимо, как выдающийся снайпер, уничтоживший из обычной русской трехлинейки своих противников в количестве, равном целому батальону. Приводимая в печати цифра — 429 — конечно, феноменальная. Однако тут же оговоримся, что в эту цифру не вошло число уничтоженных им фашистов, когда тот в течение восьми месяцев был пулеметчиком и автоматчиком. Известно, что только в двух боях пулеметчик Охлопков истребил более сорока своих врагов. И сдается мне, если как-то регистрировался бы его общий счет, то вряд ли уместился в пределах одной тысячи.
Но здесь тот случай, когда важен не столько результат, сколько сама личность стрелка. И на фронте, и на родине многие видели в нем меткого да ловкого охотника, чем снайпера с уникальным даром интуитивного предугадывания поведения противника на поле сражения. Люди без подобного дара в снайпинге долго не продерживались, хотя за короткое время добивались внушительных результатов. В подтверждение своего утверждения, по старой привычке, сошлюсь на командиров высшего ранга, без сомнения компетентных в военных делах. Маршал И. С. Конев назвал Охлопкова «великим снайпером земли российской». А другой маршал И. X. Баграмян, как бы расшифровывая эти слова, писал об Охлопкове «...Это был редкостный мастер меткого огня, который действовал с одинаковым успехом и в обороне, и в наступлении». К тому же читатель знает, как бил он из противотанкового оружия, пулемета и автомата. Он мог вести огонь из 45,-миллиметрового орудия или миномета. И вряд ли сыщется второй такой разносторонний меткий стрелок из числа участников Отечественной войны.
Отзыв двух крупных военных деятелей — это дань признания ими заслуг Охлопкова-воина. Но Федора Матвеевича уважали и ценили не в меньшей мере и как человека, что нам особенно важно и дорого. Тут опять-таки не могу не сослаться на два человеческих документа, показывающих, кем был Охлопков для товарищей по оружию и кем являлся в свое время для молодежи.
Вот первое письмо:
«Здравствуй дорогой, фронтовой друг мой... Ну как не поздравить и не написать тебе это письмо? Когда услышал по радио о тебе, заплакал то ли от радости, то ли от того, что мой друг остался жив... Если дойдет мое письмо, то пиши все подробно о себе. Буду ждать ответа больше, чем от брата».
Это письмо Охлопкову пришло в тот знаменательный для него май 1965 года от его однополчанина, известного по книге снайпера Сухова Бориса Васильевича из Башкирии.
Вот отрывки из письма человека, знавшего Охлопкова лишь по газетным вырезкам:
«Здравствуйте, уважаемый Федор Матвеевич! К вам обращается незнакомый Вам Атласов. Я искренне рад тому, что звание Героя Советского Союза присвоено человеку, которым я восхищался в школьные годы и не перестаю восхищаться и теперь...
Я — геолог. Работаю на Чукотке более десяти лет. Полюбил этот суровый, но приветливый край. В том, что я выбрал правильный путь (я шел по другому пути), в этом большая заслуга принадлежит Вам, дорогой Федор Матвеевич. Я об этом не мог не писать Вам».
Под письмом стоит подпись: «С низким поклоном Бустенгин Атласов. 12 мая 1965 г. Чукотка».
Так, Федор Матвеевич Охлопков, как воин и человек снискал всеобщее уважение народа и был его всеобщим любимцем. Для якутов он национальный герой, а для советского народа — воин, вобравший в себе традиционно положительные качества солдата русской армии как благородство, твердость духа, честность. И хочется, чтобы в наше время эти нужные всем человеческие качества проснулись бы у народа с новой силой.
Будем же добры друг к другу. Скажете — наивно? Ну и что ж. Если Федор Матвеевич на самом деле, по нашим меркам, был наивен и слишком прост, то он от этого, прямо скажем, ничего и не теряет, потому что человека светлого и чистого как он сейчас встречаем, к сожалению, все реже. Не лучше ли быть, помимо всего прочего, немного наивнее и добрее, чем жестким и злобствующим как многие сейчас.
Чего греха таить, совсем уже перестали уважать ветеранов войны, как будто они перед нами в чем-то виноваты. Иногда, в угаре неумного стремления к переоценке ценностей, кроме всего прочего, ворчим: «это обманутое поколение», «лучше оно проиграло бы эту войну».
Между прочим жизнь сама — это сплошная память. Она не забывает и плохое, и хорошее. Она в раздаче счастья скупа. И человек в конечном итоге наживает то, чего заслужил. А история, даже разрушив здание того или иного общества, его кирпичики так просто не раскидывает, а как бы сортирует и, рассортировав наиболее заметные, крепкие из них с положительной или отрицательной отметиной, как вечную память, раскладывает в своих анналах. Без такой памяти народ не может жить и развиваться.
И хотел бы закончить свою повесть с предоставлением слова ее герою. Еще при жизни Федора Матвеевича, 10 июня 1965 года, в газете «Социалистическая Якутия» была опубликована его статья. Она называлась «Слово молодым».
Вот что было сказано в том обращении к молодому поколению, то есть к нам тоже:
«Радостным и светлым был для каждого советского человека праздник двадцатилетия Победы нашего народа в Великой Отечественной войне. Для меня, бывшего фронтовика, он был радостным вдвойне. С огромным волнением я получил известие о том, что мне присвоено высокое звание Героя Советского Союза. Нет слов, чтобы выразить сердечную благодарность Советскому правительству, нашему великому народу. В то же время считаю, что эта почетная награда является достойной оценкой мужества и отваги сотен и тысяч якутян, сражавшихся на фронтах великой войны. Они — люди моего поколения, ваши старшие братья, отцы и деды. Они родственники и близкие люди нашей сегодняшней молодежи. Они ценой жизни отстояли свободу Отчизны, счастье и радость созидания.
Путь, который я прошел в жизни, похож на сотни и тысячи жизней тех, кто умирал в боях, и тех кто вернувшись с фронта, трудится сейчас на заводах, фабриках, стройках, совхозных и колхозных полях.
Слов нет, что обширна наша Якутия, необъятны просторы России-матушки, по сравнении с ними бесконечно мал мой родной Крест-Хальджай. Но никогда не задумывался над тем, что я уроженец где-то затерянного медвежьего уголка. Ведь любой человек, где бы ему суждено было родиться, появляется на этот свет, чтобы жить, трудиться и бороться достойно.
Жили мои родители в маленьком таежном аласе. Нелегка была их бедняцкая доля. Голод, нужда, постоянная забота о том, как покормить семью, всегда преследовали их. Отец мой, Матвей Петрович Охлопков, рано покинул свой родной Крест-Хальджай и поселился в Жехсогонском наслеге. Здесь женился. Его первенец -мой старший брат (его зовут тоже Федором) провел незабываемые годы с Платоном Алексеевичем Слепцовым -Ойунским, ставшим впоследствии известным писателем. Их большая, крепнувшая дружба прервалась когда Федору было пятнадцать лет. В тот голодный, засушливый год умерла жена и отец с сыном вынужден был уехать обратно а Крест-Хальджай. Здесь отец женился вторично, на этот раз на дочери Петра Чирикова Евдокии, из соседнего наслега Мегино-Алданцев. От нее родился я, родились сестра Мария, младший брат Иван. В семь лет я потерял мать, а в двенадцать — отца. Кормильцем большой семьи стал Федор. Это он нас вывел в люди.
Мое трудное детство небогато воспоминаниями. Но навсегда запомнил рассказы старшего брата о Платоне Ойунском и гордился тем, что этот большой человек был близким другом нашей семьи, нашим земляком. Помню Александра Федоровича Попова и Михаила Егоровича Кустурова, уроженцев Крест-Хальджая.
Всего несколько раз видел Александра Федоровича, крупного революционера, соратника Аммосова и Ойунского, но облик его запомнился очень ярко. Он во многом себе отказывал. Не ложился ночью спать в приготовленную для него постель. Дремал, расстелив на полу свою шинель. Нас, детей это удивляло. Только потом мы поняли, что делал он это для того, чтобы закалить себя, иметь возможность работать и бороться за дело революции в любых трудных условиях.
И Михаил Егорович был таким же удивительным человеком. Как некогда Ломоносов, убежал из родного села, на пароходе добрался до Якутска. И сделал это лишь для того, чтобы учиться. Он первым из крестхальд-жайцев, получив высшее образование, стал видным в республике работником.
Можно вспомнить еще очень многое. Но то, что я рассказал выше, имело большое значение на моем жизненном пути. Детство, юность — самая прекрасная пора в жизни каждого человека. Прекрасная тем, что она не только пора беззаботных увеселений, но и тем, что в эти годы черта за чертой складывается характер человека, будущего труженика, борца.
Неоспоримо, что труд и война несовместимы. Труд — созидает, война — разрушает. Но тот, кто любит трудиться, тому и на войне легко. В самом деле, пуля врага быстрее настигает того, кто после трудных боев и походов поленился вырыть для себя окоп.
Словом любовь к труду самое необходимое для человека качество. Он закаляет нас, делает выносливыми, дисциплинированными, полезными для общества.
На фронте и после возвращения на Родину меня часто спрашивали о том, как я выходил живым из многих битв. Трудно ответить, но уверен в одном, что меня выручало честное и добросовестное исполнение долга. На фронте в июле 1942 года я вступил в партию коммунистов. Тогда я дал вторую, после военной присяги, клятву верно служить Отечеству. И всегда стремился быть верным ей.
Рядом со мной воевали тысячи людей: дети разных народов нашей Родины. Многие из них пали в огне сражений. Пали за мою жизнь, за жизнь тысяч людей. Оставшиеся в живых свято берегли эту дружбу, всегда оставались верными ей. Никогда не забуду русских солдат, моих боевых товарищей, не раз спасавших меня от верной смерти. Расскажу два случая из многих.
Почти год продолжалась битва за Ржев. Бои шли за каждый дом. Помню, мы брали дом. На первом и на третьем этажах были наши, а на втором засел враг. Почти весь день, перебегая из комнаты в комнату, вели ожесточенную перестрелку. Наконец, все затихло. Пробегая по коридору, я распахнул закрытую дверь. В комнате оказалось больше десятка фашистов. Предо мной вырос детина саженного роста. Штык к штыку! И думать некогда. У меня было лишь одно желание: опередить его! Не знаю, что случилось бы в следующее мгновение. Вдруг раздалась автоматная очередь. Тут и я нажал на крючок. Через еще одно мгновение перед нами полегли все фашисты. А стрелял из-за моей спины один из моих товарищей.
Другой случай произошел на Смоленщине. Мы шли на разведку. Темной ночью мы медленно продвигались по лесной тропинке. И вдруг нарвались на немецких разведчиков. Фашиста, идущего впереди, я заметил чуть раньше, застрелил. Но второй успел оказаться сзади меня и ударил прикладом. Я потерял сознание... В той стычке наши вышли победителями, взяли двух языков. И не оставили, меня, полуживого, в лесу, на плечах принесли в наше расположение.
Всю жизнь я буду благодарен им. Сильна солдатская дружба. Она сильна готовностью каждого в любую минуту прийти на помощь другу. Сильна потому, что мы на фронте защищали труд и жизнь. Труд укрепляет нашу дружбу и в мирные дни. На войне для солдата самый уважаемый человек — врач. За то, что он возвращает к жизни, к борьбе тысячи людей. Солдат был благодарен и инженерам, и рабочим, создающим и делающим военное оружие для того, чтобы оно защищало миллионы жизней. Это придавало солдату новые силы и он побеждал. Так и сейчас: все, что мы создаем, предназначено для нашего будущего.
Молодежь всегда жила и живет интересами своего народа, своей Родины. Любите труд, уважайте людей труда, тогда ваша жизнь будет интересной, полезной для людей».
Может быть читатель многого из сказанного не воспримет. Ведь с 1965 года утекло немало воды. Но все же если он почувствует как солдат народной войны при любых обстоятельствах и так называемой мирной жизни крепко стоял на ногах, не терял свое самообладание, свое достоинство, то я буду вполне удовлетворен.

Выжить бы нам в нынешнее лихолетье так же, как наши отцы и деды в годы войны необычайным напряжением сил, в то же время просто и достойно, сумели выстоять до конца за свою Родину.

Автор Кустуров Д. В.

Примечания
{1}ЦА МО СССР. ф. 375 сд. оп. 484429 с., д. 1. л. 2.
{2}ЦА МО СССР, ф 375 сд.. on. 78050 с, д. 4. лл. 40-66 34
{3}Космачев К. Снайпер Федор Охлопков. «Соц. Якутия», 1943. 1 мая.
{4}ЦА МО СССР. ф.375сд. оп.30805с. д.2. л.338.
{5}ЦА МО СССР, ф.375сд. оп.49253с., д.1. л.438.
{6}ДА МО СССР. ф. 375 сд.. оп. 5985. д. 1. л. 212. 52
{7}Эренбург И. Ржев. // В кн.: J418 дней — М.,1968. — С95 — 101.
{8}В пламени войны. — М.. 1968. — С. 275 — 277
{9}В боях за Ржев. — М.. 1973. — С. 5. 2 ЦАСССР.ф.375.сд.,оп.484429,д.1.л.6
{10}ГУК.НКО.Д.4181.Л.424.
{11}Он выведен как один из основных героев в романе В. Пикуля «Крейсера».
{12}«Социалистическая Якутия». — 1943. — 28 мая. 130
{13}ЦА МО СССР.ф.179сд..оп. 198391 с..д.8.лл. 195.196.198.199.200.
{14}ЦА МО СССР, ф. 179. сд.. on. 39S956. д. 1. газета «Красноармейская правда».
{15}Байге — скачки (кирг.)
{16}Тыйынэнгмэй — игра, где выходит победителем тот, который до станет с седла монету, положенную на дороге.
{17}«Защитник Отечества». 1943, 8 авг.
{18}ЦАМОСССР.ф.179сд..оп. 198381 с., д. 8. л. 208. 174
{19}«Защитик Отечества». — 1943. — 4 сент.
{20}Там же. — 1943. — 14 сент.
{21}Там же. — 1943. — 2 сент.
{22}ЦАМОСССР.ф.179сд..оп.484380.д.1.л.40. ЦАМОСССР.ф. 179 сд..оп. 484380. д. 1. л. И.
{23}Еременко А. И. Годы возмездия. — М., 1968. — С. 58. 184
{24}«Защитник Отечества». — 1943. — 6 окт. 194
{25}ЦАМО СССР. ф. 43-й армии, оп. 9314. д. 128. л. 114 196
{26}Коробицын К., Чернов А. Истребитель зверей. Дружеский шарж. «Защитник Отечества». — 1943. — 18 окт.
{27}«Защитник Отечества». — 1943. — 26 окт.
{28}«Защитник Отечества», 1944, 22 апр.
{29}Газ. «Вперед на врага», 1944 г., 13 мая. 228

Примечание С.Ш.

Оригинал электронного текста был размещён на сайте «Военная литература» (Милитера) по адресу militera.lib.ru/bio/kusturov/index.html. Проект «Военная литература» позиционировал себя как некоммерческий. На главной странице сайт сообщал, что «все тексты, находящиеся на сайте, предназначены для бесплатного прочтения всеми, кто того пожелает».

К сожалению, сейчас сайт недоступен. Библиотека не сохранилась.